Исповедь литературоведа. Как понимать книги от Достоевского до Кинга - [10]

Школьный день в седьмом классе тянется неимоверно долго, когда в твоём рюкзаке лежит полкило взрывчатки. Стрелки часов еле шевелились, а на улице светило солнце, ходили в рубашках с коротким рукавом, играли в футбол.

После совета на большой перемене решили взрывать на чердаке недостроенной школы: оттуда всем удобно было добираться домой. Рядом были и остановка троллейбуса, и остановка трамвая, и больница на случай неудачи. Время, как раненый боец, еле доползло до двух часов и испустило дух – прозвенел звонок. И мы, три подрывника, вылетели из класса. Дошли до места, пытаясь оставаться незамеченными, перебрались через забор, добежали до здания, стали ждать. Надо было убедиться, что за нами нет хвоста, потом забрались на чердак.

Помню, в ту осень, я заслушивался RHCP, только вышел их альбом Californication. Родители и бабушка ругались, требовали выключить, а я в ответ делал ещё громче, маленький засранец. Бомбу я устанавливал под Otherside. Воткнул запал, поставил таймер на 5 минут, положил её на деревянный подоконник. Мы с приятелями сбежали по лестнице вниз и стали ждать.

Смотрели на часы, считали минуты, насчитали десять, а взрыва нет! Пошли наверх, бомба на месте, нисколько не изменилась, так и лежала, как будто хохоча над нами, неудачниками, и манила к себе. Сделали шаг, а в этот момент белая масса на подоконнике начала плеваться огненными шарами: я плохо спрессовал селитру. И понеслось.

Огонь разлетался во все стороны, горели деревянные перекрытия, всё помещение заволокло чёрным дымом. В тот момент мне показалось, что из-за оранжевых языков пламени кто-то следит за мной. Я всматривался, но никого не видел.

На улице послышался вой приближающихся сирен. Мы бросились вниз, не заботясь о маскировке, перемахнули через забор, а сзади свистки и крики – за нами милиция. Мне кажется, что зачёт по бегу на долгие дистанции я должен был сдавать тогда. Никогда я ёще не бегал так быстро. Рвалось на части сердце, в голове молотом стучала только одна мысль: «Не стань разочарованием семьи, Николай, арест – плохой подарок отцу в день его научного триумфа!»

Бежали, не оборачиваясь, как Лот из Содома. Бежали долго, потом скрылись в подъезде, но нас уже не преследовали. Я пришёл домой весь мокрый от пота, пропахший гарью. В тот день научился стирать, убегать от полиции и врать, поздравляя отца с успешной защитой и выказывая участия, хотя сам только и думал об огне.

Впрочем, узнал силу слов я задолго до знакомства с литературой. Это произошло в тот момент, когда случилась «крупнейшая геополитическая катастрофа XX века», как назвал её один политик два десятилетия спустя.

Был конец декабря, и в детском саду подавали всё те же унылые котлеты, вязкие, бумажные, как будто их лепили из фарша вперемешку с газетой «Правда». Жидкое картофельное пюре, похожее на сопли. Снег таял, моросил дождь. Десяток бесцветных игрушек на ёлке, унылый пластмассовый Буратино под ней. В столовой висела картина с молодым подростком-Ильичом. Она называлась «Мы пойдём другим путём», и на ней будущий вождь мирового пролетариата, решительно упирая кулак в стол и не менее решительно обнимая мать, смотрел в даль светлого и тревожного будущего. А со значка «Октябрёнка», который я позаимствовал у брата, с лацкана моего детского пиджака на решительного подростка смотрел совсем юный, но всё тот же мертвец, отливавший золотистым блеском в глазах.

Я ел пресную котлету, смотрел на Ильича, не подозревая, сколько потрясений принесёт мне этот день. Детские челюсти старательно пытались дожевать последние куски котлет, когда вышла воспитательница, сказала, что изменился флаг, и нарисовала на доске нечто. Ильичи приняли удар стоически: выражения их лиц не изменились. А вот мне эта разноцветная байда не понравилась – ни серпа, ни молота, ни звезды. Тряпка, а не флаг. День явно не задался. Было тепло, снег таял, напоминая сопли картофельного пюре. Жалкие остатки аппетита убила весть о развале страны.

Но это было только начало. Бабушка с братом забрали меня, дома снова обедали. Бабуля налила суп. И тут я узнал силу слов. Брат подождал, пока старушка села за стол, отложил ложку и громко провозгласил: «ХУЙ!» (Слово он узнал в школе.) Старушка ошалела, схватилась за тряпку, а мне так понравилось слово, столько в нём было звучности, удали, силы, энергии, что я повторил за братом: «ХУЙ!» Такого бабушка явно не ожидала, замахнулась тряпкой на меня, но я увернулся и сбежал. Бегал по квартире и орал: «ХУЙ!» Через несколько часов с работы пришёл отец. Мы подбежали к нему с братом и спросили: «Папа, что такое хуй?!» «Добавьте на конец слог «ня» и получите то, что вокруг, – устало ответил отец. Потом строго добавил: – Это плохое слово, не повторяйте его!»

Ёлку наряжали молча.

Так я и узнал силу слов, понял, что одним метким выражением можно описать всё происходящее, и пережил развал своей страны.

Я вспомнил это событие не случайно. До сих пор меня не покидает ощущение, что именно в тот момент в детском сознании была заложена бомба, рванувшая через восемь лет. Я ведь даже по улице начал ходить с книгой в руках и читать. Натыкался на прохожих, врезался в фонарные столбы, но убрать книгу в рюкзак и спокойно идти не мог.