Исповедь - [11]

Командир рисковал, выйдя из-за сопки в лоб БМПешке, но этот риск был рассчитан и оправдан. Вертолет выскочил перед похитителями словно черт из шкатулки и всадил свои ПТУРСы в цель в тот момент когда те, внутри, опъяненые успехом, орали в лорингофоны шлемов о великой победе над ревизионистами.

БМПешка, проглотив словно в замедленном кино, каплеобразные в полете тела ракетных снарядов, еще секунду двигалась, не меняя формы и направления движения. Бесконечно длинную секунду внутри БМП ещё орали и казалось, что труд наш напрасен. Нервы казалось вибрировали от напряжения в ожидании следующего мгновения, в течении которого последует ответный удар ЗРК Стрела и снесет нас на склон сопки, сминая словно консервную банку фюзеляж, рассыпая в стеклянную пудру триплекса кокпита, раскидывая нелепо в разные стороны лопасти винтов, рубящих в последнем усилии словно гигантская мясорубка, фарш из тел людей и металла машины, заливая всё это соусом масел и топливом из пропоротых баков.

По истечении последней, отпущенной судьбой секунды, беглая БМП вдруг вспухла оранжевым шаром внутреннего разрыва, откинула в сторону гусеницы, распустив их на металлические дробные ленты, скинула на бок башню со спичкой ствола, вывернула наружу броневые лючки, накладки, наконец замерла, горя и пачкая жирным дымом нежную, как на полотнах китайских старинных художников, голубизну неба.

Командир не посадил машину рядом, не стал кружить над падалью, проверяя свою работу. Он поступил как спокойный, надежный профессионал. Мы чуть подвернули и с набором высоты пошли домой в отряд. Подполковник уходил в отпуск и не собирался задерживаться, размениваться на мелочи, предоставя начальству разбираться кого и как награждать или наоборот, наказывать. Только по прилете, стягивая шлемофон с потной головы, буркнул, предотвращая возможные восторги любопытствующих, мол уничтожение собственной техники не является геройской победой.

Уходя в отпуск, командир всегда оставлял за себя начштаба, да ни один замполит и не рвался побывать в его шкуре. Начштаба, майор Иванов, хоть сам не летал, но офицером был настоящим, до мозга костей, и уважением пользовался стопроцентным за кристальную честность, за грамотность, да за все, что являло его человеческую сущность. Майор требовал от нас соблюдения формы одежды, и первым выполнял это требование до мелочей. В отличии от нас, разгильдяев, начштаба можно было направлять на строевой смотр в любую произвольно выбранную минуту нахождения в части — всегда выбрит, перетянут ремнями портупеи, а складки брюк наглажены так, что казалось о них можно порезаться.

Майор знал и любил Устав, спокойно жил в соотвествии с ним, понимая его как кодекс чести воина, не допускающий толкований и разночтений. Жизнь принесла майору если не любовь, то полное, безграничное уважение сослуживцев, даже тех, кто вообще ничего и никого не признавал, лишь только силу или угрозу сурового дисциплинарного наказания.

Служил в части рядовой Семеняк. Ну сказать служил — это пожалуй слишком. Семеняк отбывал свой срок. Точно также отбывал бы его на каторге, в ссылке, лагере, тюрьме, а еще лучше — на необитаемом острове. Был сей воин законченным жлобом и ни один сослуживец не мог похвастаться дружбой или просто хорошим знакомством с ним.

Получаемые из дома посылки выжирались рядовым в одиночку в качегарке — единственном месте где его удалось кое-как пристроить к делу. Был он грязен, угрюм, бледен лицом, испещренным черными головками многочисленных угрей, сутул, неопрятен в одежде, косноязычен. Любая трата, даже копеечная, расценивалась им как личная, Семенякинская, трагедия и вызывала очередной приступ вселенской озлобленности, заставляя булавочки-глаза полыхать злым огнем под аккомпанемент несущихся нескончаемым потоком проклятий.

Особенно люто Семеняка ненавидел покупку лоторейных билетов. Не то, чтобы остальные любили данное мероприятие, но посмеиваясь, не веря в выигрыш, складывались и закупали билеты на звено или отделение. Естественно, предполагая справедливый дележ в случае удачи. Семеняка бросался в бега, прятался в качегарке, у свинарей, в гальюне…

Однажды его настигли бедолаги распространители, такие же солдатики как и он сам. Несчастный страдалец, проклиная мучителей, заплатил за билет, но не захотел делить его ни с кем. Чертыхаясь и кляня судьбу, отсчитал полную стоимость медяками, спихивая серебро обратно в недра кармана. Поохал и заховал приобретение в глубинах замасленного, напяленного поверх телогрейки хэбэ.

Не было на свете человека, ждавшего тиража лоттореи с таким нетерпением как Семеняк. Он первым встречал почтальона, вырывал из сумки газету и не найдя таблицы розыгрыша, откидывал в сторону, с рычанием обманутого пса, которому вместо кости подсунули палку.

Все посмеялись, привыкли и забыли о причине его гнева. Но однажды, офицеры, травящиее в дежурке анекдоты в ожидании автобуса, были оглушены грохотом солдатских сапог, ураганом пронесшихся по лестнице.

Опережая всех, огромными скачками, нелепо вихляя на бегу ногами в раздолбанных кирзачах, летел Семеняк что-то судорожно зажав в грязном, покрытом коростой и цыпками кулаке одной руки, с газетой в другой. Как спринтер на финише пролетел он не задерживаясь дверь кабинета командира, дверь замполита, боднул головой дверь начштаба и влетел, опередив на секунду своих преследователей.