Англичане, сидевшие на вышке за проволокой, снисходительно наблюдали за нами. В общем-то, они не вмешивались в нашу лагерную жизнь. Командовал нами в основном менеджер в форме капитана инженерных войск. Он приходил, давал задание, проверял сделанное, иногда бранил, но редко. Иногда посылал вместо себя помощника, смуглолицего парня в очках, очевидно, выходца из колоний, робкого, но, по-видимому, грамотного специалиста. Мусульманского вероисповедания, он любил здороваться с нами на арабском и научил нас, как надо отвечать. "Салям-алейкум!" - махал он смуглой рукой, и немецкие асы так же дружелюбно отвечали ему: "Алейкум-салям!". Иногда, в часы досуга, он даже играл с нами в волейбол.
Дни проходили за днями в мужском труде и в мужском же отдыхе. К сентябрю мы уже переселились в барак, возведенный нами у края летного поля. Когда нас перебросят на другой объект, здесь будет казарма для английских летчиков. Так что постройка имела все удобства, как то: спальни, душевые, теплые сортиры, комнаты отдыха. У нас был даже патефон с кучей заезженных пластинок. И по вечерам, когда мужское сердце неизвестно отчего томится, мы устраивали танцы или просто слушали запрещенный в фатерлянде американский джаз.
Нам даже разрешалось читать книги. Правда, были они на английском языке и пользовались ими считанные единицы. Я очень страдал от того, что не владел великим английским в достаточной степени, чтобы читать художественную литературу. Скучал я и по Русской литературе, по своим любимым книгам, оставленным дома. Поскольку по профессии я художник (не помню, говорил ли я вам об этом?.. Ну так знайте), вечерами я рисовал для ребят комиксы на темы из лагерной жизни. Это чтиво ребята обожали до визга, жадно смотрели, узнавали друг друга и ржали как жеребцы. И с нетерпением ждали продолжения, так же, как наши домохозяйки ждут продолжения любимых своих сериалов.
Так что, в общем-то, все у нас было. Не было у нас только радио, и потому все мы страдали от недостатка информации. Впрочем, от этого больше страдали мои ребята, чем я сам. Как вещая Касандра, в политическом аспекте я знал все наперед. Поскольку все здесь сделано по образу и подобию Большого мира, сомневаться в ходе исторических событий не приходилось. Все железно детерминировано. Все будет так, как записано в скрижалях Великого Лазерного Диска.
Однажды, в теплый погожий денек, когда я лежал на травке и смолил удушающую английскую сигарету - а делать это разрешалось через каждые два часа работы, - в лагерь пришло очередное пополнение. В последнее время неофиты-зэка поступали партиями. Англичане стали сбивать наши самолеты пачками. Массированные воздушные атаки железных ястребов Геринга слабели с каждым днем войны. Люфтваффе выдыхалась.
Ребята, как всегда, окружили новичков с горящими от нетерпения глазами. Единственными, кто остался равнодушным к встречи земляков, это были охранники-солдаты туманного Альбиона и я, ваш покорный слуга. Мне не откуда ждать вестей. Окруженный людьми, я был среди них Робинзоном. Робинзону-то, поди, легче было. Он хоть и был одинок, зато жил в своем родном мире. А где живу я? Я даже этого не знал. Самое тяжелое здесь, это сознание того факта, что нет рядом с тобой ни одного настоящего человека. Из Большого мира. Это страшно угнетает. Ей-богу, клянусь моим тридцатидвух-скоростным СД-РОМом, отдал бы годовой табачный и шнапсовый паек за одного, пусть самого завалящего, русского паренька. На худой конец, сошел бы и иностранец. Все равно мы здесь были бы земляками. Но увы!
Я выбросил окурок, кинул на плечо лопату и отправился к объекту своего общественно-полезного труда. Мы рыли котлован для фундамента под офицерский клуб. Тут меня окликнули. Я давно привык к своему местному имени. Оборачиваюсь - Грушницкий! Шутка. Оборачиваюсь - на меня смотрит какой-то парень: симпатичный, высокий и светловолосый, как и полагается арийскому асу. Форма на нем была без знаков различия, но видно, что воздушных сил. Крылышки Люфтваффе сорваны, но темный след, невыгоревшего в этом месте материала, отчетливо выделялся.
- Мартин! - Голос до боли знаком, но узнать его не могу.
- Кто ты? - сказал я, втыкая лопату в землю.
- Разве ты меня не узнаешь, Мартин?!
Видя мою мучительную гримасу, он сжалился надо мной и подсказал:
- Ведь я же твой ведомый, второй номер. Людвиг Бауэр!
- А-а-а... Людвиг! Mein Gott!
Мы крепко обнялись, заимообразно выколачивая пыль из наших потрепанных форменок широкими ладонями. От него еще пахло душистым мылом, которым он умывался перед вылетом. Так вот он каков, мой ведомый. Это его бодрый голос я слышал, когда связывался с ним по рации. Всегда отзывчивый, исполнительный, летящий к тебе по первому зову; как мать родная, всегда готовый тебя защитить, как бы самому трудно не приходилось. Вежливый. Когда его сбивали, он искренне огорчался, что ничем больше не может быть полезен, сообщал: "Извините, я выпрыгиваю".
- Ну-ка, дай я на тебя посмотрю, - сказал я, вглядываясь в его искрящиеся радостью голубые глаза.
- Ну слава Богу, ты вспомнил меня! А то уж я было подумал, что эти чертовы томми выбили из тебя всю память. Как здесь, бьют?
