Испорченные дети - [37]

Мне захотелось обставить большую комнату по-своему. И я даже возымела смелость нарисовать эскизы. Норман стал внимательно их разглядывать.

- Очень мило,- заявил он.- У вас есть вкус.

Я была уже так захвачена своим чувством, что этот комплимент преисполнил меня гордостью. Я знала, что Норман, как и всё ему подобные, меблируя или украшая жилище, способен погрешить против вкуса, но не это было важно.

Впрочем, возвращая мне мои наброски, он добавил:

- Все это не совсем в стиле горного лагеря. И уж совсем не в стиле американском. Это может сбить людей с толку. Убранство нашего бунгало создаст у нанимателей ложные представления о сдаваемых помещениях.

Я не могла не признать разумность этого довода, предоставила действовать Норману и, таким образом, приобщилась к трапперскому стилю. Бревенчатые стены были украшены медвежьими головами, доставленными одним натуралистом из Невады, рядом висели перекрещенные лыжи и индейские шерстяные ковры, и хотя они были достаточно грубой подделкой, потомок чероки даже бровью не повел. Несколько университетских вымпелов, спортивные трофеи свидетельствовали о наклонностях и вкусах хозяина. Очаг, как и стоявшая напротив классическая кушетка, был таких солидных размеров, что шестеро человек, усевшись рядом, могли греться одновременно. Этот уголок занимал половину комнаты. Удивленная подобной диспропорцией, я указала на это Норману.

- Так и должно быть,- ответил он.

Мало-помалу я привыкла к этой обстановке. Впрочем, она не была мне совсем незнакомой. Она напоминала неоднократно виденные декорации американских фильмов и оперетт, и я постепенно свыклась с мыслью, что сама похожа на одну из их героинь.

Норман с огромным рвением приступил к новым своим обязанностям; подобно большинству американцев, которых мне доводилось наблюдать, он вообще относился к своей работе, к своему job, не без благоговения. А когда начинал действовать, то распространял это чувство на себя самого.

С точно такой же серьезностью, с какой он на моих глазах относился к университетским занятиям, затем к своим архитектурным проектам, он с головой ушел теперь в будничные дела и тщательно вел бухгалтерские книги. Он пропадал целыми утрами. Когда завтрак начинал подгорать, я бегом неслась в лагерь на берег озера и обнаруживала .Нормана, деловито хлопотавшего над какой-нибудь мелочью. Юный чародей не щадил ни глаз, ни, рук, занимаясь всякими пустяками. Вся ловкость и смекалка моего Быстроногого Оленя, моего "последнего из могикан" уходила на ничтожные поделки.

Утром он подымался беспощадно рано, с наступлением зимы вставал в темноте. Я пеняла ему на это, даже хныкала. Он неизменно отвечал:

- У меня много дел. А по утрам работа особенно спорится.

Я с сожалением покидала теплую постель, однако чувствовала себя счастливой, хлопоча в нашей кухоньке, пока Норман приводил себя в порядок в довольно примитивной ванной комнате. Как-то я сделала ему сюрприз, сварив крепкий кофе.

- О, зачем? - сказал он, увидев на кухонном столе чашку дымящегося кофе. - Я сам могу себя обслужить.

- Верно, Норман. Но вам ни за что не сварить такого кофе. А я в этих делах специалистка.

- Вот как? Какой-нибудь фокус? А я просто разогреваю вчерашний кофе. Вот мой фокус.

- Даже не говорите таких вещей, Норман! - вознегодовала я. Разогревать кофе? Но ведь его пить нельзя!

- Какие вы все европейцы странные, - заметил Норман.

И, отхлебывая горячий кофе небольшими глотками, он поднял глаза от чашки и посмотрел на меня. Я стояла возле полки под лампочкой, свисавшей с балки. Для него я, в пеньюаре, озябшая и еще сонная, представляла собой классический тип европейской женщины, причем безразлично какой - гречанки, норвежки, испанки.

Именно в такие минуты я особенно остро ощущала всю банальность и одновременно нелепость своего приключения. Что я, в сущности, делаю здесь, в этой хижине, убранной в псевдотрапперском стиле, среди снегов, в десяти днях пути от родной стран"; с этим юношей, по собственному его выражению, "на двести процентов американцем", в глазах которого я полубогиня, полукухарка?

Норман продолжал:

- Да, все-таки странные вы, европейцы. Мы, по вашему мнению, слишком ребячливы и практичны. А сами вы придаете бог знает какую важность ничего не стоящим пустякам.

- Значит, хорошая кухня, по-вашему, ничего не стоящий пустяк?

- Вы все это преувеличиваете насчёт хорошей кухни. - Не удержавшись, я нравоучительно заметила, что французы сумели превратить жизненную потребность в искусство, - что не такая уж мелочь.

- Искусство это, - произнес Норман безмятежным сном, - действует всего лишь в течение нескольких минут, пока глотаешь кусок.

Я невольно рассмеялась, но тут же замолкла. Ибо изрек он это с важным и загадочным видом, который в моих глазах придавал ему особую прелесть и приближал моего друга к его предкам. И каждый раз, когда у Нормана становилось такое лицо, я была уверена, что обязательно услышу от него какой-нибудь весьма глубокомысленный афоризм.

Я обошла стол и встала за его табуретом, положила обе руки ему на плечи и сквозь шерстяную рубашку почувствовала твердые мускулы; я приблизила свое лицо к его лицу и ощутила щекой его горячую после бритья щеку, его кожу без малейшего изъяна, прикосновение к которой имело надо мной почти, магическую власть.