Испорченные дети - [36]

- Чудесный спорт! - крикнул он.

Ярко блеснули его зубы, ровный ряд зубов с маленькой ложбинкой, разделявшей два передних резца.

Я понимала, что в эти минуты он бесконечно далек мыслью и от нашего совместного приключения, и от того неверного будущего, что мы сами себе уготовили. Я уже успела заметить у Нормана эту чисто американскую способность мыслить лишь настоящей минутой, не чувствуя за собой глубины задних планов. И напротив, для меня истинную цену часам и минутам здесь, как и везде, придавали самые разнообразные воспоминания, ассоциации и тревоги.

Когда Норман вновь выплыл в открытое море, я поплыла рядом с ним. Я тешила себя мыслью, что если меня накроет волной, мой спутник подхватит меня Свободной рукой и вытащит на поверхность. Я медлила среди волн, стараясь удержаться на месте, чтобы меня не прибило течением к берегу. И вдруг я услышала предостерегающий возглас Нормана. Его несло прямо на меня на гребне разбушевавшейся, подгоняемой океаном волны. И он был бессилен изменить ход своей доски.

- Ныряйте! - крикнул он.

Доска была от меня в двух метрах. Обезумев от страха, я повиновалась. Масса воды, разрезанная плотом, прошла надо мной, как смерч, с силой ударив меня по спине. Я была в полном смятении. Расслабив мышцы, я нырнула еще глубже. Как молния, мелькнула мысль: не задела ли меня доска, не раскроила ли мне черепа, не погибну ли я сейчас? Только инстинкт удерживал меня в воде. Нормана должно быть, отнесло уже далеко, а я все еще плыла под водой. И лишь потому вынырнула, что испугалась, не встревожило ли Нормана мое долгое отсутствие. Я всплыла. Поискала глазами Нормана. Он был метрах в двадцати позади меня, состязание окончилось, он обеими руками взялся за доску и поднял ее вверх. Заметив меня, он расхохотался и крикнул, стараясь перекричать грохот волн:

- Вам здорово повезло!

И, не прерывая своей забавы, от души наслаждаясь ею, он снова направил доску в открытое море.

Я доплыла до берега. Когда я вышла на пляж, колени мои дрожали. Всем своим существом я ощущала эту лавину воды, обрушенную на меня Норманом, смявшую меня, как ничтожную водоросль, и едва не лишившую жизни.

Я рухнула на песок рядом с сестрами Фарриш; они ничего не заметили. Я сняла резиновую шапочку, но все равно почти ничего не слышала, так как в уши набралась вода. Надеясь отдышаться, я легла на спину. Больше в море я не пошла.

В эту ночь я стала женщиной. Я была счастлива. Все распуталось. Все разрешилось в этом мирном американском жилище, под шум океана, в упоительном сознании, что никто не беспокоится обо мне, странно и даже разочаровывающе просто. Предвкушаемый мною душевный смерч не наступил, и мысли мои были ясны и несложны. Натянув одеяло до подбородка - мы оставили на ночь открытое окно, - я удивлялась тому, что на смену жаркому дню пришла такая свежая ночь, и старалась объяснить себе это явление: под какой мы находимся широтой? Особенно долго думала я почему-то над этим вопросом.

Признаюсь, думала я также и о моей матери. Если бы я вышла замуж в Париже, как того с таким нетерпением ждала мама в предшествующие годы, каких бы только она не разыгрывала сейчас сцен, причем самых многозначительных! Сколько бы выказала волнения! Сколько бы заставила меня выслушать речей, повинуясь традиции и лицемерию. Лежа в постели, я невольно улыбнулась при мысли, что прекрасно обошлась без ее забот.

Я была счастлива. И этого юноши, который лежал так близко от меня, что наши тела соприкасались, и этого юноши не знала моя семья. И я была уверена, что он тоже счастлив.

Мне не спалось. Я с удовольствием отдавалась на волю этих довольно обычных мыслей. С удовольствием ощущала в ушах биение крови. Ее шум сливался с грохотом океана, где снова и снова сворачивались в трубку волны и с размаху били о берег у подножия виллы.

Временами я забывалась, но настоящий сон все не приходил. В голове теснились образы и мысли: отлакированное солнцем тело среди вспененных гребней волн, наши ни о чем не догадывавшиеся хозяева, а в перспективе недели и месяцы жизни без помех... и мне чудилось теперь, что мое счастье направляет некто или нечто, некая всепримиряющая сила, кто-то живой; этот некто просто слово, но не поддающееся определению... быть может, всего-навсего слово "тихий".

2

Однако наша совместная жизнь приобрела свою подлинную окраску только тогда, когда горы, где нам предстояло жить, приобрели свою: в декабре в Биг Бэр выпал снег и все стало белым.

Несколько рядов стандартных бунгало, выстроенных на берегу озера и уже оборудованных, ждали любителей зимнего спорта. Теперь в обязанности Нормана входило в соответствии с сезоном обеспечивать сдачу внаем этих домиков и поддерживать порядок в лагере, воздвигнутом его собственными руками. По распоряжению своего патрона он выстроил для себя на краю дороги очаровательный домик, выделявшийся среди всех прочих. Это, в сущности, административное помещение служило одновременно рекламой лагеря, равно как и удобным жильем для зимовщика. А также для его молодой жены.

Наш низкий, одноэтажный домик, стоявший между огромных секвой, был сложен из горизонтально лежащих бревен. Единственной каменной деталью была труба из крупных кирпичей, шедшая по старинной моде по фасаду дома и подымавшаяся над крышей в виде квадратной башенки. В центре дома мы устроили living-room* {гостиная - англ.}, куда приходилось спускаться на две ступеньки. Справа - единственная спальня и ванная, а слева - кабинет и кухня. Пол был деревянный, некрашеный.