Испорченная кровь - [66]

«За десять лет никто над ней не сжалился! — подумал Борн, остановившись перед лошадиной головой. Он поглядел на этикетку с ценой, наклеенную на лошадиное ухо, и обнаружил, что цену снижали дважды: первоначально голова стоила двенадцать гульденов, потом восемь и теперь шесть. — Нет! Гульден — вот красная цена ей! — решил Борн, чувствуя, как кровь бросилась ему в голову. — Да что я говорю, гульден — пятьдесят крейцеров, а если и тогда ее никто не купит, пусть Негера отнесет ее на мост Королевы Элишки и утопит во Влтаве, как щенка!»

После четырех лет депрессии, которая началась историей с буршами и авантюрой в Хухлях, Борн, приняв это решение, вновь обрел себя. Разумеется, не только случайный взгляд на дурацкую лошадиную голову воскресил в нем былую предприимчивость и побудил устроить величайшую распродажу, какую когда-либо знала Прага, и коренную перестройку своего предприятия, но еще и радость от полного исцеления Миши и отнюдь не в последнюю очередь — здоровое чувство удовлетворения тем, что как раз тогда сбылись его слова, сказанные еще до Мишиного отъезда в Серый дом, когда Борн тщетно ратовал за создание крепкого чешского кредитного банка, который в периоды кризисов был бы опорой чешским финансовый предприятиям. Кризис, которого Борн опасался в те поры, разразился в 1884 году, когда из-за перепроизводства сахара цена его стала стремительно падать. Это было лишь временное и преходящее явление, но и его оказалось достаточно, чтобы банк, где Борн держал значительную часть своего состояния, «Чешское общество земельного кредита», прозванное «Боденкредитка», оказался на мели — оттого, что главным в его деятельности было основание и финансирование новых сахароваренных заводов. Венские банки, к которым «Боденкредитка» обратилась за помощью, отказали ей, а чешскому Ремесленному банку самому хватало забот, чтобы справиться с кризисом, и поэтому «Боденкредитке» не осталось ничего иного, кроме как объявить банкротство. Произошло это вскоре после того, как «Боденкредитка», не скупясь на расходы, построила и обставила новое великолепное здание в Индржишской улице; одно проведение электричества обошлось почти в сто тысяч гульденов.

Для Борна-патриота это было прискорбное событие, ибо «Боденкредитка» была чешским банком; для Борна-коммерсанта и предпринимателя, правда, уже не столь прискорбное, поскольку он, будучи хорошо информирован, заблаговременно избавился от акций «Боденкредитки» и мог теперь, взглянув в близорукие глаза профессора Альбина Брафа, будущего зятя лидера старочехов Ладислава Ригра, сказать с укоризной: «А ведь я говорил». И, разумеется, Борн воспользовался такой возможностью с неожиданной для себя выгодой, но об этом позднее.

Но вернемся к упомянутому коренному преобразованию магазина, и прежде всего к грандиозной распродаже всяческих украшений, к тому сенсационному, как выражалась покойная Валентина, «аусферкауфу», о котором возвестили крупные объявления во всех газетах и журналах:

___________________________________________________________________________

УКРАСЬТЕ ПОЧТИ ДАРОМ ВАШУ КВАРТИРУ!

НЕ ОСТАВЛЯЙТЕ СТЕНЫ ГОЛЫМИ!

В МАГАЗИНЕ БОРНА РАЗВЕРЗСЯ РОГ ИЗОБИЛИЯ!

___________________________________________________________________________

Так, так, фирма «Я. Борн» опрокинула на публику рог изобилия, и посыпались из него швейцарские игрушечные домики, амурчики, пресс-папье, слуховые трубки, сетки-невидимки для волос, кальяны, макинтоши, английские подтяжки, лампионы, шуточные брызгающие перстни, часовенки с фигурами Кирилла и Мефодия, мазь от обмораживания, складные нотные пюпитры, театральные бинокли, собачьи намордники, стереоскопы, почтовые ящики, игральные карты, траурные повязки на цилиндр и так далее, до бесконечности — словом, вся невероятно разнообразная «заваль», как называют такой товар коммерсанты, за двадцать лет прихотливого предпринимательства Борна накопившаяся под прилавками, на чердаке и в подвале, непролазная чаща всякой ерунды, центнеры гипсового, металлического, картонного, майоликового и кожаного хлама, груды невообразимой безвкусицы, венской, пражской и берлинской.

Из рога изобилия сыпалось все, что не имело отношения к кухне, к хранению продуктов и обеденному столу, что не подпадало под девиз «Все от плиты до вилки», который Борн, в уединении своего кабинета, придумал для новой эры своей коммерческой деятельности, все, что выходило за рамки его новой специализации; все это сыпалось и сыпалось — неделю, десять дней, две недели, сыпалось сначала обильно, потом умереннее, медленнее, пока, наконец, рог изобилия не иссяк. Да, иссяк, был истощен, пуст, в нем ничего не осталось — ничего, кроме одного предмета, которого так никто и не купил, на который не польстился самый рьяный любитель дешевки, хотя первоначальную справедливую цену этого предмета снизили при распродаже с восьмидесяти до тридцати, потом до двадцати и, наконец, до десяти гульденов. Между тем это была поистине удивительная, ценная и интереснейшая вещь, изделие ловких и умелых рук, хитроумное сооружение из самого дорогого материала — красивый ларец, содержавший все, что необходимо в дороге элегантному джентльмену. Что ж, к тому времени в Праге, видимо, не нашлось элегантных джентльменов, собирающихся в дорогу, потому-то — хотя из борновского рога изобилия высыпались все купидоны и бульдожьи головы — этот великолепный и чем-то даже трогательный предок нынешних дорожных несессеров осиротел, был презрен и остался не замечен. Бори хотел уже приказать Негере отнести этот никому не нужный бесполезный предмет на мост Королевы Элишки и утопить его в Влтаве, как щенка, но, на счастье, вовремя заглянул внутрь него и подивился остроумному устройству его и тонкости работы. Тогда он велел осторожно перенести ларец к себе на квартиру и до конца дней своих держал его под диваном в музыкальном салоне. После смерти Борна ларец перешел во владение сына Ладислава, который, уже в наше время, передал его своему единственному сыну, тоже Ладиславу. Итак, этот дорожный ларец, это абсурдное порождение фантазии прошлого века, хранился в семье Борнов уже добрых семьдесят пять лет, и если за все это время его открывали и рассматривали всего несколько раз, зато всякий раз изумлялись ему больше и больше.