Испорченная кровь - [37]

Да, это то, что нужно, это будет поступок, достойный Яна Борна: он снова выставит на фасаде магазина старые вывески, которые красовались там пять лет кряду и создали ему славу, пока, в пору деспотии Бойста, не пришлось их снять и спрятать в ожидании лучших времен. Что ж, эти времена настали теперь: они лучшие в общенациональном смысле, потому что кровожадный Бойст давно уже канул в лету, а чешская нация растет и крепнет… Зато лично для Борна времена нынче, наоборот, стали хуже, ибо та же нация успела забыть его прежние заслуги и отвратила от него свое лицо. Стало быть, сейчас как раз пора вытащить на свет некогда столь популярные вывески и напомнить неблагодарной нации о своих заслугах.

Ему стоило большого труда отыскать вывески в хламе тринадцатилетней давности, среди обветшавших подставок для витрин, ящичков и разной устаревшей бутафории; а когда он отыскал их и, кое-как обтерев от пыли, вынес на свет, падающий через слуховое окно, то поразился, насколько они старомодны по духу, исполнению, шрифту: «Склад разнообразных изделий для тонкого вкуса и прекраснейшие драгоценные украшения, а также все красивые и полезные предметы домашнего обихода» — таков был текст чешской вывески, и Борн, прочитав его, с замиранием сердца подумал, что слова эти, двадцать лет назад восхитившие толпы покупателей, теперь вызвали бы разве что смех.

«Exportation at Bohemian Manufacturies the world», — какого черта, да ведь тут никакого смысла, как же это тогда никого не смутило? Не смущало тогда никого и то обстоятельство, что во французском тексте живописец вместо слова «tous» по ошибке влепил «tors» и что в польском тексте тоже множество ошибок. Только русская надпись «Галантерейные товары» оказалась в порядке, «Однако какой прок, — размышлял Борн, — вывешивать рядом с теперешней фирменной вывеской, на которой значится только «Ян Борн», еще и русскую надпись, без чешской и польской? А если заказать вывески заново, новые, современные, поймет ли кто-нибудь, что это продолжение старой, прославянской традиции моего магазина? Никто не поймет: времена меняются, и люди тоже. Нельзя топтаться на месте, каждое время требует нового, иного, небывалого; но чего же требует наше время? Не слишком ли я стар, чтобы понять это?»

Борн спустился с чердака не только весь в пыли, но и изрядно разочарованным и приунывшим. Мысли о недолговечности усилий и дел человеческих, сознание, что не только наряды, но поступки и идеи выходят из моды, полностью овладели его душой, словно подавили его. «Только не стареть! — думал он. — Не вспоминать в бесплодной тоске былое, бодро шагать вперед, с духом эпохи — вот главное в жизни человека, к этому должен стремиться всякий, достигший зрелого возраста». Он решил выразить эту мысль в стихах и присоединить ее к надписям на стенах его конторы. Борн взял карандаш и, после недолгого размышления, сочинил:

Хоть возраст у тебя не юный,

души важней младые струны.

Тут он вспомнил, что время изречений миновало, скомкал листок и отбросил его. Девизы и прокламации нынче ничего не стоят. «Дорогой Ян Борн, ничего не попишешь — хочешь доказать, что ты по-прежнему патриот, не останавливайся перед издержками».

Как следствие этих раздумий через день в «Народни листы» и в «Гласе народа» было напечатано отнюдь не опровержение, которое он хотел было по наивности послать в газету, а краткая заметка о том, что Ян Борн, коммерсант в Праге, пожертвовал «Чешской Матице», этому созданному в прошлом году патриотическому обществу, поставившему своей задачей устройство школ с преподаванием на чешском языке, тысячу гульденов. Увы, и это не имело того успеха, на который рассчитывал Борн; те, кто заметил сообщение о его королевском подарке, единодушно заключили: «Ну, видно, у него и впрямь рыльце в пушку».

В магазине Борна по-прежнему было тихо и пусто.

Зато на пражских улицах становилось все оживленнее: бурши с каждым днем действовали все энергичнее, они устраивали ночные факельные шествия и маршировали по всему городу, распевая немецкие шовинистические песни и выкрикивая: «Хох» и «Ура, Германия!» Полиция днем и ночью была наготове, и работа у нее была куда как затруднительна, потому что, едва молодцам в мундирах и в шляпах с петушиными перьями удавалось прекратить стычку в одной улице, как по соседству возникала другая, и не успевали «хохлатые» добежать туда, как за спиной у них снова раздавалось: «Долой буршей!», «Позор!», «На фонари!» Атмосфера так накалилась, что многие удивлялись, почему до сих пор не введено чрезвычайное положение; кстати, нам приходит в голову, что Борн, возможно, чересчур мрачно смотрел на вещи, приписывая упадок своей торговли исключительно той злополучной заметке в «Народни листы»; легко себе представить, что многие из прекрасных покупательниц, даже и не зная о поклепе на его доброе имя, просто боялись в эти дни выходить на улицу.

Во второй половине июня события достигли апогея. Восемнадцатого числа на Виноградах толпа, вооруженная ножами, камнями и дубинками, под командованием какого-то обозного офицера осадила дом, в котором находился клуб корпорации «Каролина», и предприняла заправскую атаку на него как раз в тот момент, когда на горизонте появилась полиция. В схватке, которая завязалась тут же, полицейские впервые пустили в ход штыки и сабли.