Исполнение желаний - [92]

За этими мыслями он как-то даже и забыл, что ехать в Москву ему не на что, а ведь кроме дороги в оба конца ему придется платить и за саму операцию. Впрочем, не в деньгах дело. Деньги он, конечно, достанет, а вот… Что стоит за этим «вот», он не знал еще, но уже близок был к разгадке. Всю жизнь он добровольно сторонился общества, стремился к уединению, а вот теперь… А вот теперь судьба действительно забросила меня в самый далекий и глухой угол. Действительно в одиночество, да такое кошмарное, что и предположить было трудно! Ему хотелось ненавидеть всех и вся, бороться… Бороться было не с кем! И не за что! Он оказался в психологическом тупике, и мысли его лихорадочно заметались в помутившемся разуме в поисках выхода.

И вдруг одна из этих мыслей тормознула в его воспаленном мозгу, расплылась мутно, затем оформилась и приняла окончательный вид: «А что если эту нелепость положена сделать своим преимуществом?!»

Он подумал, хочется ли ему женщину? И все соответствующие рефлексы тут же отозвались на эту мысль. Однако! Вот воспряло в нем какое-то побочное ощущение, и интеллигент не сразу понял, что это отвращение к его однополым собратьям, вызванное собственным воображением. А он вообразил, как ладони его гладят нежные девичьи припухлости, и тут же вспомнил про свои груди. Вспомнил и почти наяву увидел, как к его чужеродной, но все же женской груди, тянутся чьи-то грязные и волосатые пальцы… Бр-р-р! В какой-то мере ему даже показалось, что он сейчас в состоянии понять чувства или, вернее, ощущения насилуемой женщины, ее боль, ужас и рвотное отвращение к жестокой похоти самца. Но он не знал, что такую горькую чашу испивает до дна только женщина не покорившаяся, не сдавшаяся насильнику. Смирившиеся же могут даже получить от насилия относительное удовольствие.

«Как бы там ни было, но я воспринимаю мир, как настоящий мужик», — подумал интеллигент. Это, по его мнению, было в настоящий момент главным и вернуло его к мысли о том, чтобы бросить встречный вызов нелепой ситуации, в которой по воле судьбы он оказался. Он внутренне ожесточился, сам того еще не сознавая, и тогда из самых отдаленных тайников его тела и души поднялись на поверхность и задействовали силы человеческих резервов. Тех самых, которые из мальчиков делают вундеркиндов, а из юношей — гениев, которые укрепляют дух и ускоряют рывок солдата на линии решающей атаки, которые вдруг подстегивают писательское воображение и мысль в самый пиковый момент прокуренной усталости и душевной пустоты.

В этот день, первый из тридцати, вместо вялого интеллигента домой вернулся новый, какой-то упругий, что ли, человек. И жена недоуменно косилась на него, заметив, но не поняв эту в нем перемену. И даже не удивилась, что он лег спать отдельно от нее. Интуиция подсказала ей: соперницей тут и не пахнет…

Я вылетел из собственного сна, как ошпаренный. Проводнику давно было запрещено транслировать мне в мозг сны без разрешения; если я чего и боялся в своем нынешнем состоянии, то — самого себя, своего воображения, которое вкупе с Проводником могли превратиться в суперслег, во всепожирающий наркотик моего разума.

Следовательно, это шутки подсознания. Я опасливо провел рукой по груди. Вроде ничего, нормальная волосатая грудь стареющего мужика. Волосатая, немного впалая.

Где-то далеко, в каких-то периферийных уголках мозга вспыхнула зарница утихающей памяти: тоненькая струйка воды щекотно бежит по плечу, по груди — к соску… Я мотнул головой, как лошадь от слепня, и бросился в воду, пожелав изменения температуры ближе к холоду. Ступня еще успела почувствовать море теплым, но тело окунулось в хорошую, ледяную воду и знобь мурашек на коже унесла противность сонного виденья.

Александр Скорынин

Вечером Скорынин вошел к Ревокуру с неприсущей ему робостью.

— Явился, не запылился, — встретил его Верт. — Кушать не предлагаю, как бы потом обратно не полезло.

Скорынину не было времени раздумывать над загадочным намеком. Комната исчезла, они стояли на какой-то улице, освещенной скупым излучением единственного фонаря. Не было никакого ощущения перехода, как его часто описывают досужие фантасты. Просто оказались не в комнате, а на улице.

— Москва, — прокомментировал Ревокур, — одиннадцать вечера, переулок Столярный. Он параллелен Красной Пресне, баня Краснопресненская тут и завод, в прошлом военный. А стоим мы около педагогического училища. Смотри.

Из кустов вышло несколько человек. В руках переднего была объемистая сумка, второй располагал рюкзаком, который нес за лямки. Люди шли молча.

Ревокур повел рукой. Группа застыла, будто впаялась в глыбу прозрачного вещества. «Мухи в стекле», — подумалось Скорынину.

— Вот тот, что впереди, — спокойно сказал Ревокур, — третий год в розыске за убийство с отягчающими. За это время произвел двенадцать грабежей, семь жертв. Второй, что с рюкзаком, пятнадцать минут назад изнасиловал и задушил семилетнего мальчика. Они только что ограбили квартиру в том доме, что за училищем. Дома был бабушка и мальчик. Теперь их нет, есть только изуродованные трупы. В сумке и рюкзаке вещи из этой квартиры.