Исполнение желаний - [51]

Какая-то ночная птица, хлопая крыльями, улетала вслед за девчонкой. День этот начинался сумраком непостижимости и заканчивался точно так же… Сзади мне сигналил таксист, светя фарами, но я все дальше и дальше углублялся в рощу, пока меня не остановил какой-то тонкий и многоголосый писк, раздающийся, казалось, прямо из-под моих ног. Это были мыши, сонмище мышей, серой лентой перетекающее через рощу и вызвавшее у меня оторопь липкого страха. В полном смятении я сделал несколько шагов и вдруг услышал, что позади кто-то грузно ломится через кусты.

— Ну, как? — вывалился на поляну полковник. — Как это она? Не расшиблась? Мы вроде тихо ехали, я не заметил как-то…

Он не заметил! А я заметил: машина шла со скоростью под сотню километров.

— Маша! А-у-у! — вдруг зычно, как на плацу, за орал полковник, и девчонка появилась перед нами, как из-под земли — тихая, строгая.

Она молча обошла нас и зашагала к машине, и я обратил внимание на то, что под ее ногами ни разу не хрустнула ветка, а за ней оставались узкие следы, почему-то серебристые на темной траве… Около подъезда нашего дома полковник, не выходя из машины, заискивающе попросил:

— Может, еще поиграем, а? Выпить купим?

Не попрощавшись и не обернувшись на его голос, я пошел в подъезд…

В квартире я захотел курить, пошарил по карманам, вытряхнул табачную пыль. Идти в гастроном за сигаретами очень не хотелось.

— Ты мой брат, — сказала Маша. Она стояла в прихожей, смотрела, как я чертыхаюсь. — Ты мой брат, наверное. На!

Она протянула мне на ладошке пачку «Примы».

— Спасибо, — буркнул я, — вы очень предупредительны, сестренка.

3

Странная двойственность беспокоила меня в послед нее время. Я уже не сомневался, что в тощей девчонке кроются целые мироздания, что форма ее — частность, скафандр, что и не человек она. Но девчонка вела себя опять, как все дети, и не помнила ни о волке, ни о прыжке из машины. Ресторан, прогулки на такси, полковник — все это помнила, а больше ничего. Она совсем оттаяла, охотно играла с ребятами во дворе, прибегала голодная, со свежими царапинами на коленках. Вечером заставляла меня читать ее любимые книжки, охотно капризничала, будто отводила душу за прежние ограничения, стала невозможной сладкоежкой, в общем, наверстывала детство, засушенное болезнью. Впрочем, порой я не усматривал никакой фантастики в ее поступках. В свое время я насмотрелся в дур доме всякого. Возможности человека необъятны, а психи творят чудеса почище йогов. Помню мальчика, который не знал усталости. Скажешь ему, чтоб отжимался, — отжимается от пола сто, двести раз подряд, потом потрогаешь мышцы — не напряжены, да и дыхание ровное. Видел больного, не чувствующего боли. Он мог положить руку на раскаленную плиту и только по запаху горелого мяса узнать об этом. В остальном он был совершенно нормален.

В армии мой товарищ поднял полутонный сейф, упавший ему на ногу.

Сложнее было с волком. Но я сам совсем недавно общался с животными, командовал ими, как хотел, смотрел на мир их глазами. Правда, я умел отключать сознание от связи с ними. Может, она просто была в постоянной связи с этим дряхлым волком, и он постоянно давил на ее сознание. Смерть прервала эту связь, освободила ее мозг.

Контакт с этой девчонкой не проходил для меня бесследно. Я был в постоянном напряжении и в то же время как-то размяк, «одомашнился», не думал о том, что деньги летят слишком быстро, а новых взять негде, с том, что в «Одинокий дневник», вместо блоков об армии, тюрьме, редакциях, идут записи о текущем времени, об этой девчонке, совершенно не представляющие интереса для моей будущей книги. Да и о новом паспорте перестал заботиться, только лишь переклеил фотографию на старом. А Серый Генерал не исчез, он сидел где-то в центре паутины, сидел и, наверняка, думал обо мне, плел свои сети дальше, пытался меня нащупать.

В постоянном самоконтроле я чувствовал, как спадает с меня шелуха уголовщины, обнажая не сгнившее еще ядро мечтательного мальчишки, которому не суждено стать взрослым даже в облике матерого афериста. Полоса отчуждения лежала между мной и обществом всегда, но сейчас в океане одиночества нашелся эфемерный островок, где я становился самим собой. Изменились даже речь, повадки, сон перестал быть только необходимостью, но стал и удовольствием, книги опять заставляли переживать.

Мне не было скучно в этом микромире, где были только я, она и выдумки писателей. Но вся эта идиллия уводила меня к пропасти. Где-то в душе я тосковал по замкнутой ясности следственных камер.

И тут приехал хозяин. Вырвался на денек-другой, совместил служебное с личным.

Я как раз сибаритствовал на диване с томиком Бабеля, когда он открыл дверь своим ключом.

— Где Маша? — спросил он, едва поздоровавшись.

— Во дворе играет.

— Как играет? Одна?

— Почему одна? С ребятами.

Он был заметно удивлен.

— Что вы мне говорите? С какими ребятами?

— С обыкновенными, дворовыми, соседскими.

Он нервно закурил.

Хлопнула дверь, в комнату ворвалась Маша.

— Дай десять рублей, мы на видики сходим.

— Поздоровайся, — упрекнул я.

— Здравствуйте, дядя, — обернулась она, — вы извините, меня ждут ребята… Ой, папа!