Испанский сон - [365]

SEND

Моя королева! Ваш недостойный раб припадает к Вашим ногам и униженно просит помиловать его, недоумка. Можно дать имя ребенку, котенку, куколке… даже искусственному члену… но дать имя части своего тела — как же мне в голову такое могло прийти? Надеюсь, мне не будет запрещено в мыслях пользоваться этим сочетанием букв, если среди ночи я вдруг затоскую и подумаю о Том, что оно означает. Уверяю Вас, это будет сделано со всей возможной грубостью и отвлечением от личностей.

Несмотря на то, что Вы попросили меня о целомудренной ласке, я все еще слишком взволнован, чтобы так вот запросто отойти от этого предмета. Я понимаю, что это некрасиво с мой стороны; возможно, я провоцирую новую волну Вашего возбуждения… ну, а если даже и так — что в этом плохого? Итак, я дерзну расспросить Вас, откуда взялась такая неординарная идея. Ведь о происхождении имени «Ипполит» Вы рассказали мне очень подробно. Ну, а если Вы не хотите отвечать сейчас — не надо; в этом случае я лишь прошу Вас запомнить мой интерес к этой теме, чтобы как-нибудь потом, когда у Вас будет желание, Вы сами рассказали мне об этом.

Кстати, я еще не имел случая покорнейше извиниться за мою прошлую, еще более безобразную выходку; честно говоря, я просто боялся написать Вам первым. Я терзал себя по ночам, с каждым днем все более опасаясь, что Вы решите порвать со мной. Ваше нынешнее письмо, с одной стороны, наполнило меня глубокой скорбью и сочувствием, но с другой стороны, я не могу лицемерно скрывать своей радости от возобновления нашей переписки. (Не могу написать — возобновления любви; верю, что наша любовь не прерывалась ни на секунду.)

Теперь, наконец, целомудренная ласка. Будто я переношусь в наше с Вами прошлое, в первые месяцы нашей связи — эпоху Целомудренных Ласк. Глажу Вас по плечу, глажу по голове, по волосам; глажу Вашу шею и благоговейно запускаю пальцы в ложбинку над Вашей ключицей. Касаюсь пальцев на Ваших ногах… Вы помните? Разумеется, я не копирую; эти слова весны нашего чувства до сих пор живы во мне. Что я могу к ним добавить? Разве нежное, слегка покровительственное прикосновение к нашим маленьким, сегодня почти забытым друзьям… надеюсь, Вы не охладели к ним, дорогая?

SEND

Спасибо тебе… Твое послание я прочла снизу вверх, и каждый новый абзац заставлял меня сентиментально прослезиться, всякий раз по-разному. Я не хочу сейчас рассказывать, о чем ты попросил: во-первых, я действительно не хочу нового возбуждения, а во-вторых, это связано с некоторыми фактами моей жизни, и я не уверена, нужно ли о них писать вообще. Единственное, что я сейчас написала бы, так это о том, кому принадлежит такая идея. Ведь она не моя; ее подала мне та самая Машенька, звездочка — потому-то я и прослезилась, еще раз подумав о своей утрате.

Прослезилась — и опять захотела было попросить тебя еще об одном акте, на сей раз нежном и вдумчивом, но подумала, что это уже чересчур. Сегодня, в этот грустный для меня день, я не должна быть полностью удовлетворенной. Я встану из-за стола как бы с легким чувством голода, так будет справедливо. А уж завтра… Нет, завтра тоже буду переживать. До послезавтра, мой милый, мой единственный утешитель. Я люблю тебя.

SEND

* * *

Марина сидела на невысокой трибуне теннисного корта и рассеянно наблюдала, как Ана и Вероника перебрасываются мячом, пытаясь войти в ритм и вернуть форму, в какой они были когда-то. Стоял миленький солнечный денек; было еще слегка прохладно, но чувствовалось приближение жаркого лета, как чувствуется приближенье грозы. Трибуна корта была прекрасным местом, чтобы созерцать, то есть думать ни о чем, и чтобы думать о чем-то конкретном. На соседнем корте играли какие-то, видно, профессионалы — резкие и даже звонкие хлопки ракет по мячу, в смеси с птичьим щебетом, устраивали радостную звуковую картину, — а Госпожа с Вероникой просто решили вспомнить, как было раньше, и посмотреть, не захочется ли им опять этим позаниматься, только уже не ради моды, а исключительно ради общей приятности.

В Испании развит теннис, подумала Марина. Может, тоже позаниматься? У меня должно бы выйти — фактура вроде ничего… и координация имеется… Странно, подумала она, почему я никогда не занималась спортом? Однобокость в развитии. Жаль, не проводится чемпионатов по минету, например. Раз уж зашли об этом мысли (не о минете, а о спорте, уточнила она себя), нужно бы обдумать все в комплексе, с упором на аристократичность. Лошади? гольф? Гольфу, небось, учиться еще дольше, чем теннису. Всему долго учиться… Пожалуй, нужно хоть немного попрактиковаться на лошадях. Отец как-то сажал ее на лошадку… очень давно — она уже не помнит, было ли седло… Вряд ли. Какое в деревне седло?

Нужно им сказать. Сегодня? Пожалуй; пора… да и конец тысячелетия, можно сказать, на носу… А нужно ли вообще? Ведь обратного хода не будет. Может ли она вот так, как после того страшного давнего вечера — взять и перевернуть страницу, начать все снова, с новыми людьми? И будет ли это по-прежнему она? Сохранится ли в ней Дух Живой — если Он, конечно, есть вообще? Мы — не только мы сами, подумала она. Мы еще и свои собственные отражения в других людях. Как в зеркалах. Если бы не было зеркал, мы бы были другими. Нет, подумала она, я не могу их бросить; они уже стали частью меня — Ольга не стала, а они да, — а кроме того, есть Господин.