Испанский сон - [121]

— Необязательно побег… Может быть, получится как-нибудь… официально… Во всяком случае, я смогла бы за Ним присматривать, пока не…

— Да, — сказал он. — Я так и думал.

Она фыркнула.

— Мог бы и подсказать.

— Мог бы, — согласился он, — но разве ты не должна вырабатывать хотя бы какие-то решения?

— Ты меня воспитываешь, да?

— Собираюсь…

— Вот так! А между тем, — ехидно сказала она, довольная, что выбор одобрен, и стараясь побыстрей сменить тему, — сам иногда подаешь плохой пример.

— То есть?

У нее возникло игривое настроение.

— Давным-давно, то есть уже месяц тому назад, — начала она фантазировать, — кто-то пообещал рассказать мне, непреложным порядком каких именно вещей он оказался заброшен в этот Богом забытый провинциальный городишко… помнишь?

— Смутно. Что-то было, да…

— Вот, а дошел только до секса со своей подзащитной.

— Но это, кажется, был очень приятный секс…

— Приятный секс, приятные воспоминания… а рассказ-то остался не закончен.

— Увы…

Она почувствовала, что Царевна слегка увлажнилась. Рано, строго сказала она Ей, я хочу еще поиграть в слова.

— Что — «увы»? Разве это хорошо — бросать начатое на полпути? Обманывать, таким образом, чьи-то светлые ожидания? Какой позор! Что за пример для молодежи! И этот человек…

— …моральный урод, одним словом…

— …этот самый человек теперь собирается меня воспитывать. Не слишком ли?

— Сдаюсь! — сказал Корней и поднял руки. — Всецело признаю и раскаиваюсь! Но у меня есть облегчающее обстоятельство… даже два. Во-первых, я не знал, что эта тема все еще тебя интересует…

— Не принимается: должен был спросить.

— На основании чего спросить-то?

— На основании того, — она показала ему язык, — что незнание закона не освобождает от ответственности.

— Так то закона, а это разве закон?

— Конечно. Это наш домашний закон.

Корней почесал репу. Как быстро она учится всему… Она уже не та, что пришла ко мне на работу.

— Ну, — развел он руками, — тогда второе: в свете… в ослепительном свете нашей с тобой практики… история с Ольгой, э-э, померкла. Она перестала меня вдохновлять.

— Как рассказчика?

— Как мужчину.

— Ах, вот как? А обо мне, значит, вы не думаете?

— Наоборот: не желая понижать свой мужской потенциал… тем самым оскорбляя партнершу…

— Довольно жалких оправданий. Суд считает, что это обстоятельство не облегчающее, а наоборот, отягчающее, понял?

— Понял, ваша честь. Каков же приговор?

— Ясно каков: закончить рассказ немедленно.

— Есть! А трубку можно набить?

— Но вы же только что…

— Это не в счет. Осужденному трубка полагается вне зависимости от того…

— Это осужденному на смерть, а не рассказывать.

— Ну, в порядке исключения.

— Разве что только так…

Чучело гороховое, начиталась всякой ерунды… Как я привык к ней, как не хочу расставаться…

— Явный обвинительный уклон, — проворчал Корней, — не соответствует духу времени.

— Вы у меня там поговорите…

— Рассказ, — громко объявил адвокат.

Второй рассказ адвоката

— Насколько я помню, — сказал Корней, одновременно набивая трубочку, — половой акт с моей подзащитной был описан мною высокому суду достаточно подробно… ведь так? поэтому на сей раз я не буду снабжать свое повествование дополнительными деталями. Существенным для дела здесь является только то, что в течение всего нашего свидания у меня на квартире мы не произнесли ни слова. Ну, ни слова — это сильно сказано; возможно, некоторые слова все-таки звучали, например «раздвинь ноги»… или «пососи мне то-то и то-то»… или вот: «еще!» — последнее, как мне кажется, звучало чаще прочего… но главное, что мы говорили не о делах. Скажем так — не о тех делах.

Каким же я оказался идиотом! Я совсем потерял голову. Ведь они следили за мной, Марина, ваша честь. Они посадили меня под очень плотный колпак. И несмотря на это, я сумел выполнить план, намеченный нами в моем кабинете. Помнит ли высокий суд, что в кабинете мы с Ольгой занимались не только любовью, но и делом?

Ну, а в моей квартире все было наоборот. И секретные микрофоны, которыми они напичкали квартиру, не передали им ни одного относящегося к делу слова. Я не завидую тем членам… э-э, членам членов… команды Виктора Петровича — просто Виктора! — которые прослушивали запись нашего с Ольгой времяпрепровождения. Вряд ли у них под столами сидели специально назначенные сотрудницы. Впрочем… все может быть… если так, тогда они должны быть прямо-таки благодарны мне за доставленное удовольствие…

Я съездил в командировки, связанные как бы с другими делами, поговорил с разными людьми, занятыми как бы в других делах…

Я обыграл их, Марина. Они могли еще предполагать, что я способен на это в принципе; но после пятого распределителя и перед всеми остальными (кроме первого, конечно) люди не совершают ненормальных поступков. Я — совершил. Наблюдение за мной было плотным, но весьма поверхностным, потому что его вели идиоты. Они пожлобились приставить ко мне по-настоящему компетентных людей, которые, может быть, раскусили бы меня вовремя. И когда дело стало пухнуть на глазах, для них это оказалось громом среди ясного неба.

То было время странных дел. Не знаю, помнишь ли ты из телевизора, из газет — концерн «АНТ»… кооператив «Техника»… миллионер-коммунист Артем Тарасов и плачущий большевик Рыжков… Мне удалось создать эфемерные связи дела Ольги с такими делами, воздушные ниточки, которые я какое-то время мог держать в руках. Точнее, я держал в руках всего лишь Ольгины деньги… но это и было самым надежным механизмом управления… Для члена правительства настали нервные времена. Редкий день не обходился без увесистой кляксы — весьма вонючей притом — которая выплескивалась из дела Ольги и долетала до его высокого кабинета. Все труднее было ему маневрировать, чтобы остаться в стороне. Все реальнее — по крайней мере, в представлении его команды — становился большой судебный процесс, большой скандал, не меньше тех, из газет с телевизором.