Испанский сон - [112]

— Да, — сказал он, — да, да, конечно…

Он целовал ее тело, всю ее целовал с головы до ног. Она засыпала, уже и не чувствуя его поцелуев — просто ей было приятно, что она снова засыпает не одна, как всегда было. Засыпала со счастливой улыбкой, почти такой же, как раньше; с рукой, забравшейся куда положено; с мужским телом, к которому можно было прижаться так же, как она делала это всю свою прежнюю жизнь.

* * *

Проснувшись, она не сразу поняла, где находится. Совершенно обнаженная, она лежала в кровати, которая показалась ей царской — такое представление было у нее о царских кроватях — и несколько минут нежилась в ласковой, мягкой полудреме, с приятным ощущением, что вчера произошло что-то хорошее и важное, что какой-то кошмар остался позади.

Но за эти несколько минут жизнь достучалась до ее сознания, и она села на кровати, размышляя, что же в действительности произошло и что теперь будет. Фактом было, что она проснулась в квартире адвоката, более того — в его постели. Еще не было известно, дома ли он сам (мог же он, например, принимать ванну), но уже было известно, как минимум, что ее не выставили на улицу.

Озаботившись внезапной мыслишкой, она быстро и опасливо освидетельствовала себя и облегченно вздохнула, не обнаружив следов возможного ночного злоупотребления. Это тоже факт. Теперь полагалось бы установить, дома ли хозяин. Для этого нужно было либо ждать (сколько? она не хотела ждать), либо невзначай пройтись по квартире — одеться или нет для этого?

Это был вопрос не гигиены или защиты от холода, а важный политический вопрос своих взаимоотношений с этим человеком. Никогда еще ей не приходилось судить утренним взглядом. Любовь, которой она жила до этого, не знала разницы между временами. Никогда не было такого, что ночная, вчерашняя любовь может или должна быть подтверждена, изменена или отринута наутро.

Сделав огромное мысленное усилие, она вообразила себе купальный халат, непонятно мужской или женский, не выложенный заботливо при кровати, но по всей вероятности находящийся в большом платяном шкафу. Она встала и произвела бесшумные поиски; халат не нашелся, но в итоге на ней оказалась длинная мужская рубашка, в общем закрывающая все то, чему полагалось быть закрытым. В ней-то она и пошлепала по оставшейся территории квартиры.

Еще факт: она была одна в квартире. И долго была одна: маленький круглый будильничек показывал четверть первого. Ничего себе… Купальный халат висел на двери в туалете, и не было понятно, можно ли ей им пользоваться. На кухонном столе лежал клочок бумаги с несколькими словами. Она прочитала: «Жди». И чуть ниже: «+ см. холодильник». Это был последний факт из числа установленных, а дальше начиналась область догадок.

Слово «холодильник» разбудило ее здоровую деревенскую физиологию и прогнало мутные мысли. Она привела себя в порядок, не удержавшись от соблазна быстренько принять довольно-таки прохладный душ, и оделась в то, в чем была вчера, появившись в этой квартире. Потом осторожно изучила состояние холодильника и иных кухонных приборов, но эта осторожность была уже не столько для защиты, сколько чтобы случайно что-нибудь не рассыпать и не разбить.

Живя в близости к земле и поэтому не так уж страдая от продуктового дефицита (разве что с сахаром были проблемы, но они были у всей страны), она имела в целом довольно-таки смутное представление о доступе жителей уезда к этим необходимым для жизни благам. Она знала только, что как в волости, так и в уезде в магазинах нет ни черта, и еще — что существуют талоны, по которым тоже нет ни черта. Поэтому определенное обилие и разнообразие запасов в холодильнике приятно ее удивило. «Это потому, что он адвокат, — проницательно догадалась она, разведывая содержимое бумажных свертков. — Люди несут кто что может. Неплохо устроился. — Но мысль не останавливалась на достигнутом, вела дальше: — Если уж несут, значит, есть за что. Значит, и на самом деле может помочь, а не только девочку раздеть под душещипательные рассказы».

Она уже забыла, что и раздевание, и душещипательный рассказ были, собственно, ее идеей. Она жарила яйца и напряженно вспоминала план на сегодня в изложении Корнея Петровича. Как он сказал? Утром — в тюрьму? Или в милицию? Она не могла вспомнить деталей и злилась на себя за это. Глупость какая: чем они с Ольгой занимались в его московском кабинете, это она запомнила прекрасно и в мелочах, а вот что он собрался сделать сегодня по важнейшему для нее вопросу — почему-то ускользнуло из памяти. Глупость, глупость.

Однако, она знала, что память у нее хорошая — видно, слишком много нового навалилось за все эти дни; она могла вспомнить, нужно было только как следует напрячься, покрутить в голове вчерашние события, жесты, слова… Она делала чай и вспоминала, отматывала назад: ее благодарность, желание (тьфу!), Ольга в кровати, Ольга в кабинете… потом, то есть перед тем, она сходила в туалет… рассказ про этого типа, Виктора Петровича… еще всякие адвокатские штуки… она перебила его… и что же он сказал? Кажется… вспомнила! Вспомнила, слава Царю, точно: вначале, сказал он, мы пойдем ко мне на работу, оформим кое-какие бумаги, потом… что-то там потом… и, если повезет — так он сказал — завтра же увижу твоего Отца… Вначале — ко мне, то есть к нему! Бумаги! Точно! Какого черта она тут одна? Почему его нет? Половина первого — почему они не оформляют бумаги?