Испанские тетради - [16]

Твердая позиция, занятая советской стороной, имела свой результат: решение было принято немедленно. Сделав бесстрастно-непроницаемое лицо, точно Фемида с завязанными глазами, Плимут объявил:

– Германский ответ должен считаться удовлетворительным… Советский представитель держится иного взгляда, но…

Председатель выразительно пожал плечами, как бы досказывая недосказанное, – «это, мол, его частное дело» – и затем стал развивать мысль о том, что вообще жалобы на несоблюдение соглашения о невмешательстве «следует рассматривать, во всяком случае на первом этапе, в подкомитете». Все участники заседания молчали, опустив глаза. Никто не выразил несогласия, хотя некоторым членам комитета, как я это впоследствии узнал, совсем не нравилась линия, взятая председателем. Но таков уж был обычай, установившийся в комитете с самого начала его работы…

Меня рассердило безмолвие, царившее за столом, и я обратился к Плимуту с вопросом:

– Не могу ли узнать, что именно вы находите удовлетворительным в германском ответе… Его содержание? Или его форму? Или пояснения к нему, данные князем Бисмарком?

Плимут растерянно заморгал глазами и несколько неуверенно ответил:

– Боюсь, что мне трудно разобраться в этих оттенках… И непонятно, какую цель преследует данный вопрос.

Я продолжал еще резче:

– Хотелось бы выяснить, в каком смысле вы находите германский ответ удовлетворительным?

В этот момент сидевший справа от Плимута помощник секретаря Роберте что-то зашептал ему на ухо. Плимут вдруг покраснел, свирепо замотал головой и уже совсем другим тоном воскликнул:

– Я не позволю подвергать себя допросу!.. Вы можете сами составить себе такое мнение, какое находите нужным.

Было ясно, что Роберте «настропалил» Плимута (это в дальнейшем часто повторялось), и тот ринулся в бой, как бык, опустив рога.

Чтобы парировать атаку Плимута, я выдвинул вопрос о морском контроле португальских портов. Нота об этом была направлена в комитет С. Б. Каганом еще 12 октября. В немногих, но очень решительных словах мною была подчеркнута чрезвычайная спешность этого вопроса.

Плимут сразу перешел к обороне. Он стал доказывать, что нет бесспорных доказательств виновности Португалии, что вообще не следует выделять одну страну как козла отпущения, а нужно думать о мерах более общего порядка.

Корбен поддержал предложение Плимута о перенесении португальского вопроса в подкомитет. То же самое мнение высказал бельгийский представитель барон Картье де Маршьея. Затем поднялся голландский представитель барон Свиндерен и, стараясь придать своему голосу теплоту и проникновенность, обратился ко мне с настойчивой просьбой не требовать немедленного рассмотрения португальского вопроса, ибо согласно принятой процедуре надо сначала рассмотреть ответы итальянского и португальского правительств на предъявленные им обвинения, а затем уже решать, что делать дальше. Это была еще одна попытка оттянуть на неопределенный срок совершенно неотложное дело, и кровь во мне невольно закипела. С резкостью, от которой, собственно говоря, можно было бы воздержаться, я ответил:

– Боюсь, что никак не смогу согласиться удовлетворить просьбу голландского посланника. Конечно, процедура – очень важная вещь, но нельзя же, в самом деле, рассматривать процедуру как какую-то каменную богиню, неподвижную, безжалостную и совершенно парализующую живое действие. Процедура должна служить людям, а не люди – процедуре. В данном конкретном случае фактор времени имеет величайшее значение. Поэтому у меня нет иного выбора, как настаивать на немедленном обсуждении моего предложения[19].

Атмосфера за столом комитета сильно накалилась. На помощь Плимуту пришли шведский представитель барон Пальмшерна и польский представитель граф Э. Рачинский. Они крепко уцепились за процедурные помехи и постарались при содействии Корбена потопить в них реальную сущность португальского вопроса. Плимуту оставалось лишь собирать падающие к его ногам яблоки.

В конечном счете португальский вопрос был отложен до следующего пленарного заседания, и комитет приступил к составлению коммюнике о текущем дне работы. Сделать это оказалось не легко. Страсти кипели, споры разгорались, требования умножались. Каждая сторона стремилась особенно ярко отразить в коммюнике свою точку зрения. Каждый выступавший на заседании заботился о том, чтобы сущность его слов была воспроизведена правильно. Понадобилось около двух часов, пока окончательный текст был выработан, но зато, не в пример коммюнике о прошлых заседаниях комитета, этот документ довольно точно отражал то, что действительно происходило на пленуме.

Был уже десятый час, когда я и сопровождавший меня С. Б. Каган вышли из министерства иностранных дел на улицу. Моросил мелкий дождь, по темному небу неслись низкие облака. Каган заметил:

– Мы просидели пять часов без перерыва, и нам даже не предложили чашки пятичасового чая! Просто не узнаю англичан.

– Да, – согласился я, – страсти в комитете достигают такого накала, что не выдерживают даже вековые английские традиции… Все, кажется, предвещает нам бурную жизнь…

И в дальнейшем это предположение подтвердилось.