Исландский рыбак - [19]

Как далеко находится этот Порс-Эвен, и как долго она там пробыла!

Иногда встречались люди, шедшие из Пемполя и Логиви. Видя приближающийся силуэт мужчины, она всякий раз надеялась, что это Янн, но его легко было узнать на расстоянии, и очень быстро Го постигало разочарование. Идти было трудно из-за длинной бурой растительности под ногами, спутанной, словно волосы: этой растительностью были выброшенные на берег водоросли.

Возле Плуэзокского распятия она попрощалась со стариком, попросив его вернуться домой. Уже виднелись огоньки Пемполя, и не было никаких причин для страха.

Все кончено на этот раз… И кто знает теперь, когда она увидит Янна?..

Она нашла бы не один предлог, чтобы вновь отправиться в Порс-Эвен, но это выглядело бы неприлично. Надо быть терпеливой и гордой. Вот если бы Сильвестр, ее наперсник, оказался здесь, она, наверное, поручила бы ему найти и склонить к объяснению Янна. Но «братишка» уехал, и кто знает, на сколько лет?..

– Жениться? — говорил в тот вечер Янн родителям. — О Господи, да с какой это стати? Разве мне будет так же хорошо, как с вами? Никаких забот, никаких споров ни с кем и вкусный горячий суп каждый вечер, когда возвращаюсь с моря… Я прекрасно понимаю, речь идет о той, что приходила к нам сегодня. Но, во-первых, с чего вы взяли, что такая богатая девушка желает породниться с бедняками, вроде нас? И потом, все уже решено: я не женюсь — ни на той, ни на другой, это не для меня.

Старики, разочарованные, молча глядели друг на друга. Поговорив после ухода Го, они сошлись на том, что девушка не отказала бы их красавцу Янну. Однако настаивать и не пытались, зная, что это совершенно бесполезно. Мать, опустив голову, не противилась воле старшего сына, по положению почти равного главе семьи; да, он всегда был мягок и ласков с ней, слушался как ребенок, когда речь шла о мелочах жизни, но в вопросах серьезных уже давно был полным господином и не допускал какого бы то ни было насилия над собой, занимая позицию спокойно-неоспоримой независимости.

Он никогда не засиживался допоздна, имея обыкновение, как и все рыбаки, вставать засветло. И в тот вечер, поужинав в восемь часов и бросив последний довольный взгляд на приобретенные в Логиви ловушки, внешне абсолютно спокойный, отправился спать наверх в кровать под пологом из розового ситца, стоящую рядом с кроватью Ломека, его маленького братишки.

…Уже неделю Сильвестр находился на военно-морском призывном пункте в Бресте, чувствуя себя неуютно в новой обстановке, однако отличаясь послушанием и примерным поведением. На нем ладно сидели матроска и берет с красным помпоном. Высокого роста, с повадками моряка, он смотрелся как нельзя лучше и все же оставался прежним невинным ребенком, постоянно горевал, разлученный с бабушкой.

Только однажды он напился вечером с земляками — таков обычай; они вернулись на призывной пункт гурьбой, держа друг друга под руки и горланя песни.

В одно из воскресений он ходил в театр, на галерку. В пьесе матросы, взбешенные предательским поступком товарища, загудели так, словно подул западный ветер. В переполненном зале было жарко и душно, Сильвестр попытался было снять пальто, но, получив замечание, отказался от этой мысли и в конце концов заснул.

Возвращаясь в казарму после полуночи, он встретил женщин весьма зрелого возраста, без головных уборов, дамы прогуливались по тротуару.

– Слушай-ка, красавчик, иди к нам! — позвали они его грубыми хриплыми голосами.

Сильвестр тотчас же все понял, и в памяти сразу ожили дорогие ему лица: бабушки, Марии Гаос, и он прошел мимо этих женщин, смерив их презрительным взглядом, улыбаясь по-детски насмешливо. Красотки немало удивились сдержанности матроса.

– Видала?!. Берегись, сынок, спасайся, а то съедим тебя! И скверные слова, брошенные ему вслед, потонули в общем шуме, наполнявшем улицы воскресной ночью.

В Бресте он вел себя так, как если бы был в Исландии, в открытом море, — оставался девственником. Но никто не смеялся над ним, потому что парень был очень сильным, а сила внушает уважение.

Настал день, когда ему сообщили, что его направляют в Китай, в эскадру, дислоцировавшуюся на Формозе.[19]

Он уже давно это предчувствовал, поскольку знал от тех, кто читает газеты, что тамошней войне нет конца.[20]

Тогда же его предупредили, что, по причине спешной отправки, ему не дадут разрешения попрощаться с близкими. В пять дней нужно собраться и отбыть.

Известие взбудоражило его: дальнее путешествие, неизвестность, война — как все заманчиво! Сюда же примешивалась тоска — ведь нужно все покинуть — и смутная тревога — ведь можно не вернуться.

Тысячи разных мыслей роились в голове. Кругом царило необычайное оживление: многие новобранцы направлялись в ту же эскадру.

Он бросился писать бабушке Ивонне; писал карандашом, сидя на земле, погрузившись в тревожные мечтания, среди снующих взад и вперед шумных молодых людей, которым, как и ему, предстояла дальняя дорога.

– Что-то малость старовата его возлюбленная! — говорили, посмеиваясь, новобранцы два дня спустя. — Ну да ничего, они, похоже, неплохо ладят друг с другом.

Им было весело наблюдать, как Сильвестр прогуливается по улицам Рекувранса, военного порта в Бресте, под руку с женщиной. Нежно склонившись к маленькому бойкому созданию в юбках, чуть коротковатых по тогдашней моде, в маленькой темной шали и большом пемпольском чепце, он говорил, наверное, что-то ласковое и приятное.