Исландский рыбак - [18]

– Видите ли, мадемуазель Го, им нужно каждому по две смены такой одежды.

Ей принялись объяснять, как потом этот костюм, незаменимый в бурю, нужно красить и вощить. Пока ее посвящали в детали, она внимательно рассматривала жилище Гаосов.

Оно было обустроено так, как традиционно обустраиваются дома бретонцев: в глубине находился огромный камин, а по сторонам в несколько ярусов располагались кровати с дверцами. Дом, однако, не производил ни мрачного, ни тоскливого впечатления, какое обычно производят жилища пахарей, наполовину вросшие в землю по обочинам дорог; дом оказался чистым и светлым, какими обыкновенно и бывают дома рыбаков.

Много маленьких Гаосов бегало по дому, мальчиков и девочек, все — братья и сестры Янна, еще двое взрослых братьев находились в плавании. Была среди детворы и одна маленькая светловолосая девчушка, опрятная и печальная, непохожая на других.

– Мы удочерили ее в прошлом году, — объяснила мать. — У нас и своих-то много, но что поделаешь, мадемуазель Го, ее отец ходил на «Богоматери Марии», она в прошлом году, как вам известно, затонула в Исландии. Оставшихся пятерых детей поделили соседи, вот она нам-то и досталась.

Услыхав, что говорят о ней, малышка опустила голову и, улыбаясь, спряталась за Ломека[18] Гаоса, своего любимца.

На всем в доме лежала печать достатка, и розовые щечки детей цвели здоровьем.

Го была встречена с суетливым радушием, как какая-нибудь барышня-красавица, приход которой делает честь семье. По совсем новой лестнице из светлого дерева ее отвели в комнату наверху, составлявшую славу дома. Го вспомнилась история постройки второго этажа: он появился в результате того, что Гаос-отец и его родственник-лоцман нашли в Ла-Манше обломок потерпевшего крушение судна. Янн рассказал ей об этом в ту праздничную ночь.

Сверкавшая чистотой новехонькая комната была красивой и веселой. В ней имелись две кровати под пологом из розового ситца, какие можно встретить в домах горожан, посреди стоял стол. Из окна был виден весь Пемполь, весь рейд со стоящими на якоре кораблями, и фарватер, по которому суда уходили в море.

Она не решалась спросить, но ей очень хотелось знать, где спит Янн; ребенком он, наверное, обитал внизу и спал в какой-нибудь из тех старинных кроватей с дверцами, а теперь, должно быть, спит здесь, за этим красивым розовым пологом. Ей хотелось знать подробно о его жизни и, в особенности, что он делает длинными зимними вечерами…

Тяжелые шаги по лестнице заставили ее вздрогнуть.

Нет, это был не Янн, но человек, на него похожий, хоть и седой, — почти такой же высокий и стройный. Это был Гаос-отец, вернувшийся с рыбалки.

Поздоровавшись с ней и узнав о причинах ее прихода, он написал расписку, что заняло некоторое время, поскольку рука его, как он сам говорил, была уже не так тверда, как прежде. Однако он не рассматривал принесенные сто франков как окончательный расчет за продажу судна, а лишь как частичную уплату, и сказал, что обсудит этот вопрос с месье Мевелем. Го, не интересовавшаяся деньгами, едва заметно улыбнулась: что ж, хорошо, что эта история не закончилась и у нее еще будут дела с Гаосами.

Они извинялись за отсутствие Янна, словно считали, что такую гостью должно было бы встретить все семейство. Быть может, отец, с его проницательностью старого матроса, даже догадался, что сын неравнодушен к этой красивой наследнице, и снова и снова заводил речь о нем:

– Странно, он никогда так долго не задерживался, мадемуазель Го. Парень пошел в Логиви купить ловушки для омаров. Ведь вы знаете, зимой это наш основной промысел.

Она все не уходила, рассеянно слушала, понимая, однако, что слишком засиделась: сердце щемило при мысли, что она не увидит любимого.

– Человек он благоразумный, что можно там так долго делать? В трактир, конечно, он не пойдет, в этом смысле мы за него спокойны. Нет, я не говорю, иногда, по воскресеньям, с приятелями… Знаете, мадемуазель Го, моряки… Бог мой, когда ты молод, к чему лишать себя совсем-то… не правда ли? Но с ним это случается редко, он человек благоразумный, верно вам говорим.

Между тем близилась ночь, в доме прекратили работу. Маленькие Гаосы и приемная девочка, погрустневшие с наступлением вечера, сидели на лавках, прижавшись друг к другу, смотрели на Го, и лица их словно вопрошали: «А теперь почему она не уходит?»

В сгущающихся сумерках пламя в камине сделалось красным.

– Останьтесь с нами ужинать, мадемуазель Го.

О нет, она не может. Кровь бросилась ей в лицо, когда она подумала о том, что задержалась у Гаосов допоздна. Она встала и попрощалась.

Старый Гаос тоже поднялся, чтобы проводить ее через низину, где из-за раскидистых деревьев было совсем темно.

Они шли рядом, и она испытывала чувства уважения и нежности к этому пожилому человеку; ей хотелось говорить с ним, как с отцом, но порывы эти гасли от смущения, и она молчала.

Они шли, обдуваемые свежим вечерним ветром, несущим запах моря. Порой на голой песчаной равнине им попадались уже запертые дома — темные тесные гнезда под сгорбившимися кровлями — бедные обиталища рыбаков. И еще попадались распятия, утесник и камни.