Исламский Иисус. Как Царь Иудейский стал у мусульман пророком - [17]

Среди иудеев, вынужденных бежать из Иерусалима, были и назореи; по сообщениям, они осели в Пелле, древнем городе на северо-западе современной Иордании. Некоторые из них вернулись в Иерусалим, но были снова изгнаны после последнего иудейского антиримского мятежа, возглавляемого Симоном бар Кохбой, в 132–135 годах н. э., который привел к еще более жестокому преследованию иудеев и превращению Иерусалима в языческий город[106].

После этого иудео-христиане, как и прочие иудеи, оказались рассеяны по небольшим общинам в Северной Сирии, на Голанских высотах и в окрестностях Мертвого моря[107]. Однако они становились все более и более маргинальной иудейской сектой – в то время как учение Павла среди язычников ширилось и процветало: ученики его основывали церкви, общины, создавали тексты, которым суждено было лечь в основу известного нам сегодня христианства. Это «Павлово христианство», как называют его некоторые, все более отдалялось от своих иудейских корней, вплоть до того, что и саму историю Иисуса начало рассматривать через анти-иудейское, а следовательно, про-римское стекло[108]. Более того, оно переосмысливало иудейские понятия, придавая им совершенно новые значения – в том числе новое значение появилось и у самой фигуры Иисуса.

Де-иудаизированный Мессия

Как мы уже видели в предыдущей главе, для иудеев Мессия был человеком, избранным и благословленным Богом – но никак не самим Богом во плоти. Так же иудеи понимают Мессию и по сей день.

Сообщества ортодоксальных иудеев в Израиле и в других местах ожидают Машиаха, который принесет им политическое и духовное искупление, обещанное Богом – но вовсе не собираются поклоняться ему как Богу.

Это очень важно, поскольку для иудеев – и для мусульман, как мы увидим далее – пропасть между Богом и человеком непреодолима. Но для эллинистической культуры Римского мира I столетия н. э. это было не так. Даже напротив: в этом «языческом» мире – позднейший христианский термин для обозначения многобожия – боги были видимы и воспринимаемы чувственно, и не только в виде идолов: они могли являться и в образе людей. Это ясно видно из книги Деяния Апостолов, которая рассказывает нам: когда толпа в Листре, городе в Центральной Анатолии, увидела сотворенные Павлом чудеса, то в восторге воскликнула: «Боги в образе человеческом сошли к нам!» Люди решили, что Павел – Гермес, а его спутник Варнава – Зевс[109].

Некоторые исследователи исторического Иисуса указывают на этот языческий бэкграунд Грекоримского мира, в котором не только распространялось, но и развивалось Павлово христианство, как на важнейший фактор для новой стороны этой веры: обожествления Иисуса.

Чтобы понять, как это произошло, просто взглянем на ключевой термин: «Сын Божий». В иудейских текстах «Сын Бога» означает просто «любой, чье благочестие ставит его в сыновние отношения с Богом»[110]. Эти слова могли применяться к ангелам, к Израилю как народу в целом, к царю Израиля[111]. Например, в Псалтири мы читаем, что Бог сделал Давида «первенцем, превыше царей земли»; и наоборот, Давид вопиет к Богу: «Ты Отец мой!»[112] В этом иудейском контексте сыновство Богу означает «милость Божью, а не общую с Богом природу»[113]. Но в греческой культуре слова «Сын Божий» означали не что иное, как «бог, сын другого бога» – например, Аполлон, сын Зевса.

На самом деле Иисус в евангелиях крайне редко называет себя «сыном Божьим», и намного чаще – «сыном человеческим», бар наша. Последнее – иудейское выражение, в Ветхом Завете встречающееся более сотни раз, в основном в Книге Иезекииля, где Бог так обращается к пророку Иезекиилю, несомненно обычному смертному человеку. В этом иудейском контексте слова «сын человеческий» означают не божественность, но совсем напротив – «смертность, бессилие, недолговечность, в противоположность всесилию и вечности Бога»[114].

Однако именованию «сын человеческий» языко-христианство уделяло мало внимания. Примечательно, что во всех своих посланиях Павел ни разу не называет так Иисуса. Он предпочитает выражения «сын Божий», «сын Его» или просто «сын», и именно в де-иудаизированном смысле, подразумевающем божественность Иисуса – Иисус, существовавший прежде времени, получатель молитв, даже творец[115]. Со временем «сын человеческий» постепенно стал «одной из самых сложных проблем для исследователя Нового Завета», поскольку это выражение не укладывается в образ божественного Иисуса, характерный для мейнстримового христианства[116].

Другие определения, относящиеся к иудейскому Мессии, также переосмысливались в свете их нового языческого контекста. Как объясняет исследователь Нового Завета Ричард Н.Лонгнекер в своей книге «Христология раннего иудейского христианства»:

Христологические именования, принятые в свидетельствах иудео-христианского круга, по-видимому, оставались непонятны верующим из язычников. Так «Христос» – слово, слишком тесно связанное с личностью Иисуса, чтобы от него отказаться, – превратилось в имя собственное; «Семя Давидово» и «Сын Божий» появляются в основном в традиционных текстах; «Страдающий Раб» остается только в виде аллюзии; «Спасение Божье» переводится как «Спаситель»; царственные и священнические мотивы почти полностью исчезают