Ислам и Запад - [60]
оказал на общественное мнение значительное влияние.
Успех, несмотря на научно-фантастическую историю и лексический шалтай-болтаизм, книги и ее идей, точнее, отношений, которые в ней высказываются, нуждается в объяснении. Одна из причин ее популярности — антизападничес-кая позиция, заключающаяся в глубокой враждебности не просто к Западу, но к либеральному демократическому Западу, поскольку Германии сделано частичное, а Советскому Союзу полное послабление. Это вполне отвечает чаяниям тех на Западе, и особенно в Соединенных Штатах, кто клеймит свою страну как источник мирового зла так же надменно и нелепо, как их предки восхваляли ее как источник добра. Кроме того, книга привлекает использованием идей и, в еще большей степени, языка модных литературных, философских и политических теорий. Соответствует она и нарастающей потребности в упрощении, когда все многообразие национальных, культурных, религиозных, социальных и экономических проблем арабского мира сводится к обиде на маленькую группку легко отождествляемых и узнаваемых злоумышленников. Каждый, кто рылся в университетских книжных лавках, знает, что упрощенные версии сложных проблем пользуются большим спросом. Именно упрощенность антиориентализма, столь любезная западному читателю, вызвала его резкую критику со стороны арабских писателей и мыслителей, считающих, что поиск козлов отпущения не может послужить интересам их общества и решению его настоящих проблем.
Некоторые из воспринявших антиориенталистскую философию сами являются компетентными профессиональными востоковедами и владеют всеми требуемыми в этой профессии навыками. Но были и другие, для которых новая эпистемология оказалась долгожданным освобождением от непосильного труда, так что отчасти книга г-на Саида обязана своей популярностью содержащейся в ней резкой критике текстологии и филологии. Критика эта обнадежила и даже воодушевила тех, кто хотел сделать карьеру в изучении Востока, но не сумел или просто не пытался учить восточные языки.
В Ближневосточном ареале имеется несколько основных языков, и все они трудны для изучения. Все они, кроме одного — современного турецкого, — не используют латиницу. Все они сформированы культурной традицией, отличной от европейской и североамериканской. Учить эти языки — тяжкий труд. Чтобы выучить арабский хотя бы удовлетворительно, а тем более хорошо, нужны время и усилия, которых хватило бы на овладение несколькими европейскими языками. Тем самым изучение арабского и других ближневосточных языков неизбежно становилось особой дисциплиной. В прошлом тот, кто посвящал себя ей, обычно не имел ни времени, ни желания заниматься социологией или, в меньшей степени, историческими дисциплинами. Историки, труд которых основывается в основном на письменных свидетельствах, с большей готовностью изучали и изучают языки и овладевают тем минимумом филологических приемов, который необходим для понимания источников, но социологи из-за пределов региона не всегда давали себе труд учить местные языки.
Обе группы, филологи и социологи, естественным образом старались принизить то, чем не обладали. Закоренелый филолог — вид почти вымерший, но вот те, кто считает, что социальная, экономическая, политическая и даже литературная теория может не только оказаться полезной для изучения источников, но и заменить его, продолжают процветать. Один из них в недавнем обзоре ближневосточной истории пренебрежительно отозвался о востоковедах, которые пытаются понять историю иной цивилизации посредством «скрупулезного изучения сложных текстов». Мало того, что он этим явственно выразил предпочтение поверхностному просмотру легких текстов, он еще и продемонстрировал, от каких испытаний может спасти антиориентализм. Согласно модным эпистемологическим воззрениям, абсолютная истина либо не существует, либо недостижима. Раз так, истина неважна, факты тоже. Всякий дискурс есть проявление соотношения сил, а всякое знание тенденциозно. Раз так, точность неважна, свидетельства тоже. Важно только отношение — мотивы и цели — того, кто использует знание, а всякое отношение можно просто поставить в заслугу себе или в вину оппоненту. Когда ставишь в вину оппоненту мотивы, которыми он руководствовался, ненужность истины, фактов, свидетельств и даже правдоподобия приходится как нельзя кстати: достаточно голословного осуждения. По тем же правилам мотивы ставятся в заслугу: добрая воля легко и быстро определяется соответствующими политическими симпатиями. Именно это демонстрирует Orientalism, где ученые, чьи методы и приемы не различимы ни по каким научным или методологическим критериям, делятся на овец и козлищ в зависимости от поддержки ими арабского дела или отсутствия таковой. Такая поддержка, да еще подкрепленная признанными литературными или социальными теориями, более чем компенсирует отсутствие лингвистических или исторических знаний.
Тем, кто исповедует подобные взгляды, по-видимому, не пришло в голову, что их позиция чрезвычайно высокомерна по отношению к арабам и прочим незападным народам. Кто, в конце концов, станет утверждать, что можно всерьез заниматься Францией, не зная французского, Германией — не зная немецкого, или даже Швецией, не зная шведского, а стремление изучить эти языки вызвано обычно враждебными побуждениями?
Книга Бернарда Льюиса (1916–2018) «Евреи ислама» полемизирует с двумя противоположными подходами к еврейской истории: ламентационным (вся история евреев — сплошная череда страданий, преследований и погромов) и идеализаторским (евреи были гармоничной составной частью общей политической, экономической, религиозной и культурной инфраструктуры стран их пребывания). Избегая крайностей как первого, так и второго подхода, Льюис, опираясь на исторические свидетельства и предлагая убедительные трактовки, создает широкую панораму истории евреев в исламском мире на протяжении полутора тысячелетий.
Ученый с мировым именем, специалист по истории ислама, Ближнего Востока и взаимоотношений между исламом и Западом, профессор Принстонского университета Бернард Льюис в настоящей книге прослеживает историю радикальной исламской секты, ассасинов, явившейся первой группировкой людей, которые начали использовать убийство в качестве политического оружия. Упрочившись в Иране и Сирии в XI и XII веках, они поставили перед собой цель – свергнуть существовавший суннитский порядок в исламе и заменить его своим собственным, терроризируя своих врагов страшными убийствами лидеров ислама и некоторых крестоносцев, из-за чего в Европе и стали известны их название и репутация. В формате PDF A4 сохранён издательский дизайн.
В классическом исследовании Бернарда Льюиса, одного из ведущих историков-востоковедов мира, рассматривается само понятие «араб» и место арабского народа в мировой истории с доисламских времен до победы движения за независимость и суверенитет в середине XX столетия. Автор прослеживает зарождение ислама и сопровождавшие его политические, религиозные и общественные события, превратившие разрозненные арабские племена в исламскую империю, и анализирует внутренние и внешние факторы, сформировавшие современный арабский мир.
Очередная книга серии «Мистические культы Средневековья и Ренессанса» под редакцией Владимира Ткаченко-Гильдебрандта, начиная рассказ о тайнах Восточного Ордена, перебрасывает мостик из XIV столетия в Новое время. Перед нами замечательная положительная мистификация, принадлежащая перу выдающегося созидателя Суверенного военного ордена Иерусалимского Храма, врача, филантропа и истинно верующего христианина Бернара-Раймона Фабре-Палапра, которая, разумеется, приведет к катарсису всякого человека, кто ее прочитает.
В основу книги легли лекции, прочитанные автором в ряде учебных заведений. Автор считает, что без канонического права Древней Церкви («начала начал»)говорить о любой традиции в каноническом праве бессмысленно. Западная и Восточная традиции имеют общее каноническое ядро – право Древней Церкви. Российскому читателю, интересующемуся данной проблематикой, более знакомы фундаментальные исследования церковного права Русской Православной Церкви, но наследие Западного церковного права продолжает оставаться для России terra incognita.
В книге рассказывается о миссионерских трудах и мученической кончине святого Бонифация (672—754) – одного из выдающихся миссионеров Западной Церкви эпохи раннего Средневековья. Деятельность этого святого во многом определила облик средневековой Европы. На русском языке публикуются уникальные памятники церковной литературы VIII века – житие святого Бонифация, а также фрагменты его переписки. 2-е издание.
Предлагаемое издание посвящено богатой и драматичной истории Православных Церквей Юго-Востока Европы в годы Второй мировой войны. Этот период стал не только очень важным, но и наименее исследованным в истории, когда с одной стороны возникали новые неканоничные Православные Церкви (Хорватская, Венгерская), а с другой – некоторые традиционные (Сербская, Элладская) подвергались жестоким преследованиям. При этом ряд Поместных Церквей оказывали не только духовное, но и политическое влияние, существенным образом воздействуя на ситуацию в своих странах (Болгария, Греция и др.)
Книга известного церковного историка Михаила Витальевича Шкаровского посвящена истории Константино польской Православной Церкви в XX веке, главным образом в 1910-е — 1950-е гг. Эти годы стали не только очень важным, но и наименее исследованным периодом в истории Вселенского Патриархата, когда, с одной стороны, само его существование оказалось под угрозой, а с другой — он начал распространять свою юрисдикцию на разные страны, где проживала православная диаспора, порой вступая в острые конфликты с другими Поместными Православными Церквами.
В монографии кандидата богословия священника Владислава Сергеевича Малышева рассматривается церковно-общественная публицистика, касающаяся состояния духовного сословия в период «Великих реформ». В монографии представлены высказывавшиеся в то время различные мнения по ряду важных для духовенства вопросов: быт и нравственность приходского духовенства, состояние монастырей и монашества, начальное и среднее духовное образование, а также проведен анализ церковно-публицистической полемики как исторического источника.
В сборник вошли восемь рассказов современных китайских писателей и восемь — российских. Тема жизни после смерти раскрывается авторами в первую очередь не как переход в мир иной или рассуждения о бессмертии, а как «развернутая метафора обыденной жизни, когда тот или иной роковой поступок или бездействие приводит к смерти — духовной ли, душевной, но частичной смерти. И чем пристальней вглядываешься в мир, который открывают разные по мировоззрению, стилистике, эстетическим пристрастиям произведения, тем больше проступает очевидность переклички, сопряжения двух таких различных культур» (Ирина Барметова)
«Хуберт Зайпель имеет лучший доступ к Путину, чем любой другой западный журналист» («Spiegel»). В этом одно из принципиально важных достоинств книги – она написана на основе многочисленных личных встреч, бесед, совместных поездок Владимира Путина и немецкого тележурналиста. Свою главную задачу Зайпель видел не в том, чтобы создать ещё один «авторский» портрет российского президента, а в том, чтобы максимально точно и полно донести до немецкого читателя подлинные взгляды Владимира Путина и мотивы его решений.
Книга посвящена истории русского неоязычества от его зарождения до современности. Анализируются его корни, связанные с нарастанием социальной и межэтнической напряженности в СССР в 1970-1980-е гг.; обсуждается реакция на это радикальных русских националистов, нашедшая выражение в научной фантастике; прослеживаются особенности неоязыческих подходов в политической и религиозной сферах; дается характеристика неоязыческой идеологии и показываются ее проявления в политике, религии и искусстве. Рассматриваются портреты лидеров неоязычества и анализируется их путь к нему.
В конце 1960-х годов, на пороге своего пятидесятилетия Давид Самойлов (1920–1990) обратился к прозе. Работа над заветной книгой продолжалась до смерти поэта. В «Памятных записках» воспоминания о детстве, отрочестве, юности, годах войны и страшном послевоенном семилетии органично соединились с размышлениями о новейшей истории, путях России и русской интеллигенции, судьбе и назначении литературы в ХХ веке. Среди героев книги «последние гении» (Николай Заболоцкий, Борис Пастернак, Анна Ахматова), старшие современники Самойлова (Мария Петровых, Илья Сельвинский, Леонид Мартынов), его ближайшие друзья-сверстники, погибшие на Великой Отечественной войне (Михаил Кульчицкий, Павел Коган) и выбравшие разные дороги во второй половине века (Борис Слуцкий, Николай Глазков, Сергей Наровчатов)