Искусство жизни: Жизнь как предмет эстетического отношения в русской культуре XVI–XX веков - [71]
Городничий: Смотрите! По своей части я кое-какие распоряжения сделал, советую и вам. Особенно вам, Артемий Филиппович. Без сомнения, проезжающий чиновник захочет прежде всего осмотреть подведомственные вам богоугодные заведения, и потому вы сделайте так, чтобы все было прилично. Колпаки были бы чистые, и больные не походили бы на кузнецов, как обыкновенно они ходят по-домашнему.
Артемий Филиппович: Ну это еще ничего. Колпаки, пожалуй, можно надеть и чистые.
Городничий: Да, и тоже над каждой кроватью написать по-латыни или на другом каком языке… это уж по вашей части, Христиан Иванович, всякую болезнь, когда кто заболел, которого дня и числа. Нехорошо, что у вас больные такой крепкий табак курят, что всегда расчихаешься, когда войдешь. Да и лучше, если б их было меньше: тотчас отнесут к дурному смотрению или к неискусству врача
(Гоголь, 1951, 13).
Городничий возводит потемкинскую деревню, набрасывает план театрального спектакля – с костюмами (чистые колпаки), декорациями (латинские надписи) и статистами, число которых можно уменьшить по своему усмотрению (больные). Внимание к латинским надписям лишний раз свидетельствует о вере в авторитет письменного ученого слова, которое занимает в культурной иерархии более высокое место, чем слово родное, русское.
Комизм ситуации проистекает в «Ревизоре» из того, что Хлестаков слишком долго не понимает, каков его статус в глазах чиновников, а они так напуганы известием о ревизоре, что каждое сказанное Хлестаковым слово толкуют иносказательно. В этом отношении они сопоставимы с цензором, который ищет конспиративный смысл в геометрических фигурах на страницах учебника математики и, подобно ему, демонстрируют ущербность коммуникативной ситуации в царстве лживых знаков. Уже первый диалог между городничим и Хлестаковым задает модель всех последующих разговоров мнимого ревизора с городскими чиновниками – все они основаны на недоразумении:
Хлестаков: ‹…›Без вас я, признаюсь, долго бы просидел здесь: совсем не знал, чем заплатить.
Городничий (в сторону): Да, рассказывай, не знал, чем заплатить! (Вслух.) Осмелюсь ли спросить, куда и в какие места ехать изволите?
Хлестаков: Я еду в Саратовскую губернию, в собственную деревню.
Городничий (в сторону, с лицом, принимающим ироническое выражение): В Саратовскую губернию! А? И не покраснеет! О, да с ним нужно ухо востро! (Вслух.) Благое дело изволили предпринять
(Там же, 35).
Недоразумения, возникающие как результат смешения двух кодов, личного и официального, проходят через всю драму. Ложь постоянно тематизируется при этом на метауровне текста, например в сцене, где городничий и Хлестаков уверяют друг друга, как сильно они любят правду:
Городничий: ‹…› У меня такой нрав: гостеприимство с самого детства; особливо если гость – просвещенный человек. Не подумайте, чтобы я говорил это из лести. Нет, не имею этого порока, от полноты души выражаюсь.
Хлестаков: Покорно благодарю. Я сам тоже, я не люблю людей двуличных. Мне очень нравится ваша откровенность ‹…›
(Там же, 37).
Контраст между словом и делом, который подчеркнул позднее в своей постановке Мейерхольд, является постоянным источником комического эффекта. В другой сцене, где Артемий Филиппович рассказывает, как быстро выздоравливают пациенты в подведомственной ему больнице для бедных, правда обнаруживается благодаря оговорке: «С тех пор, как я принял начальство, может быть, вам покажется даже невероятным, все, как мухи, выздоравливают» (Там же, 45). Слово «невероятно» функционирует как маркер лжи, а ошибка в идиоме «выздоравливают, как мухи» отсылает к ее правильному варианту – «мрут как мухи». Этот пример хорошо показывает, что имеет в виду Деринг-Смирнова, говоря о фигуре «троп под тропом».
Ложь определяет речь отцов города лишь тогда, когда они обращаются к Хлестакову как к представителю власти. В своем кругу они высказывают правду, не утруждая себя ее приукрашиванием:
Городничий: ‹…› Да если спросят, отчего не выстроена церковь при богоугодном заведении, на которую назад тому пять лет была ассигнована сумма, то не позабыть сказать, что начала строиться, но сгорела. Я об этом рапорт представлял. А то, пожалуй, кто-нибудь, позабывшись, сдуру скажет, что она и не начиналась.
Интересен эпизод подкупа, в котором ложь принимает черты эзопова языка. В этой сцене обсуждается, в какой степени должно проглядывать истинное намерение сквозь обман, и чиновники оказываются перед, казалось бы, неразрешимой задачей, напоминающей ту, которую приходится решать автору, желающему обойти цензуру. Высказывание может быть однозначным или иметь двойной смысл. Чиновники не знают, как им быть: если «ревизор» неподкупен, то намерение дать взятку просвечивать не должно
