Искусство жить. Реальные истории расставания с прошлым и счастливых перемен - [46]

Мать Томаса сказала социальным работникам, что находится на грани отчаяния, что Томас ее совершенно не слушается и что с ним абсолютно невозможно справиться. Она уже просто не знала, что делать дальше. «Все было бы нормально, – сказала она, – если бы он хотя бы пытался хорошо себя вести».

Местные власти затребовали отчет у учительницы Томаса. Она охарактеризовала его как ребенка «рассредоточенного» и «живущего в своем собственном мире». Во время уроков он слонялся по классу, написала она, избегал визуального контакта, а в последнее время начал часто и с большой охотой делиться с учителями и одноклассниками своими жестокими фантазиями.

Социальному работнику, который пришел на беседу с его родителями, Томас рассказал, что хочет убить свою мать. «Я распорю ей живот большущим ножом, вытащу все кишки, а потом буду пытать на дыбе, пока не переломаю все кости».

Детскому психиатру, проводившему анализ его личности, Томас признался, что хотел бы расправиться с маленькой девочкой из своего класса. «Я бы хотел отрубить ей голову», – сказал он. На следующий же день Томас принес в школу большой кухонный нож, «чтобы показать ей, что я не шучу». Его немедленно отстранили от занятий и перевели в интернат детского психиатрического отделения, где я в то время работал.

Томаса исследовало великое множество докторов, в частности, несколько детских психиатров, психотерапевт, педагог-психолог и педиатр. Все пришли к однозначному выводу, что он является жертвой высокофункционального аутизма, также известного под названием «синдром Аспергера».

Один психиатр считал, что, кроме этого, Томас может страдать еще и синдромом Туретта или находиться в предшизофреническом состоянии, другой назвал его ребенком с элементами «маниакального и психопатического поведения». Лечащий психиатр назначил Томасу курс лечения и порекомендовал не меньше пяти раз в неделю проводить с ним сеансы психоанализа.

Мы с Томасом встретились в маленьком смотровом кабинете, расположенном на другом конце коридора от учебных классов больничной школы. В комнате был умывальник и восемь шкафчиков по числу детей, проходивших лечение в этом кабинете.

Шкафчик Томаса был укомплектован стандартными материалами, то есть бумагой и смываемыми фломастерами, мотками шпагата и скотча, семейством небольших тряпичных кукол и набором маленьких пластиковых животных.

Идея состоит в том, что игра для ребенка – это то же самое, что метод свободных ассоциаций для взрослого, а все эти предметы могут помочь ребенку объяснить те свои эмоции, которые он пока еще не в силах выразить словами.

На первом сеансе Томас рассказал мне, что хотел бы убить одного из своих учителей, а потом добавил, что хотел бы убить и меня тоже. Я подозревал, что он не вкладывает в свои слова реального смысла, а говорит все это, чтобы вывести меня из равновесия. Когда я попытался поговорить с ним о его чувствах, он просто отправился к своему шкафчику и начал вытаскивать из него рабочие материалы.

Томас порвал бумагу, сделал попытку поломать фломастеры, швырнул на пол и растоптал ногами набор кукол, а потом побросал все в раковину и пустил воду. Я сказал ему, что, по моему мнению, делая все это, он пытается показать мне, насколько он зол и насколько сложны и запутанны его чувства. Он попросился в туалет.

Я ждал Томаса прямо за дверью и слышал, как зашумела вода, сначала в унитазе, а потом в раковине. Но сразу после этого раздался звон бьющегося стекла. Томас разбил правой рукой расположенное над раковиной маленькое окошко. На запястье мальчика зияла рана, из которой фонтаном била кровь. Он вроде бы находился в шоковом состоянии, но тем не менее сразу начал кричать:

– Я ранен, я ранен. В меня стреляли на Ближнем Востоке.

Мне было очень трудно понять, что только что случилось. Томас был потрясен, но реакция его была слишком похожа на спектакль.

Я сказал Томасу, что его плевки были способом избавиться от меня прежде, чем я успею избавиться от него, возможностью контролировать дистанцию между нами. Я назвал его плевки признанием вины, попыткой спровоцировать меня на какое– нибудь наказание.

Мы снова встретились на следующий день, и хотя Томас вел себя потише, по нему было видно, что он по-прежнему настроен всячески выводить меня из себя. Почти весь сеанс он обзывал меня «большой сиськой» и «жирной лесбиянкой» (он сказал мне, что эти фразы сильнее всего бесили женщин-учителей). На следующей неделе он изрисовал стены и мебель свастиками, а потом начал маршировать по комнате и называть меня «грязным жидом».

– Зиг хайль! Зиг хайль! – выкрикивал он.

Спустя несколько недель Томас все-таки принялся рисовать первую серию картинок. На один рисунок у него уходило не больше пары минут, и на всех картинках он стоял надо мной и рубил меня на куски большим тесаком для мяса. Время от времени он продолжал последовательность рисунков другой сценой. На этих картинках он с повязанной вокруг шеи белой салфеткой сидел за обеденным столом и пожирал мои останки.

Эти сеансы, конечно, вызывали у меня тревогу, но я тем не менее не слишком-то поддавался на его провокации. Да, Томас вел себя совершенно экстремально, но я почему-то чувствовал, что все его действия не направлены лично против меня.