Искусство жить - [47]

Он поспешно подошел к ней и, смущенный, зашевелил беззвучно губами, словно забыл, что лишен дара речи.

— Я должна уйти, — сказала она и открыла дверь. С улицы веяло сырым теплом, предвещавшим дождь.

С той же подчеркнутой галантностью, какой отличался ее усатый Принц, Влемк ухватился за дверь и прикрыл ее, преградив путь Королеве. Он жестикулировал и вращал глазами. Бог знает что такое он хотел сказать. Он не сводил глаз с ее траурной ленты.

— Я должна уйти, — повторила она, на этот раз более решительно.

Его лицо сделалось невозмутимым. Скорее даже — холодным, смутно напоминавшим того, прежнего Влемка. С видом человека, который убивает насекомое, не прерывая при этом начатой беседы — слегка поморщился, и снова на лице полное спокойствие, — он захлопнул дверь. Она пристально, немного испуганно посмотрела на него, стараясь угадать по его глазам, что он задумал. Он же стоял не двигаясь, странно ухмыляясь, а комната за его спиной полнилась благостным гудением — переговаривались между собой покупатели, суетились подмастерья, занятые то работой, то разговорами, — и никому не было дела до них двоих, то есть до Королевы и Влемка, далеких друг от друга, как две звезды. Она дернула за ручку двери. С таким же успехом могла бы она потянуть и за ручку каменной стены, если бы у стены была ручка. Она вперила взгляд в дверь, чувствуя, как в груди вздымается волна дикой ярости. Она готова была закричать на него, но, пересилив гнев, спросила себя: «Уж не влюблена ли я в этого толстопузого старика?»

— Я приду потом, когда ты будешь свободнее.

— Вы же шкатулки пришли смотреть, — сказал он. Она знала, что это невозможно, и тем не менее ей показалось, что он произнес эти слова вслух.

— Да.

Влемк вежливо кивнул, повернулся и пошел прочь от двери. Задержался около подмастерья, объяснил ему что-то — тот поглядел на Королеву, потом быстро перевел взгляд на Влемка, — потом, улыбаясь покупателям и осторожно обойдя стол со шкатулками, живописец прошел в угол, где лежала груда каких-то предметов, сдернул покрывало, взял с пола мешок и небрежно побросал в него одну за другой шкатулки. Вернувшись, он взял Королеву, точно ребенка, за руку, почти не глядя на нее, вывел ее из мастерской и тихо прикрыл за собой дверь. Потом, отпустив ее руку, он начал спускаться по лестнице. Королева шла следом.

Как это ни странно, Королева не знала, как выглядит помещение кабака. Но она вошла туда с напускной уверенностью слепца, притворяющегося, что не нуждается в посторонней помощи, — она шла решительно, держалась прямо и как будто с нетерпением ждала, когда Влемк выберет столик, хотя, в сущности, понятия не имела о том, прилично или неприлично даме сидеть с мужчиной в таком заведении. Все здесь было так ново и загадочно, что она была не в состоянии о чем-либо думать, а только смотрела и смотрела, жадно впитывая увиденное широко открытыми глазами ребенка, — и тут вдруг вспомнила себя четырех- пятилетней девочкой, когда все вещи представлялись ей живыми, неестественно контрастными; вспомнила, как ездила с отцом на ярмарку, как окружавшие их слуги зорко и испуганно высматривали анархистов, ее отец был тогда еще крепкий и рослый, почти грузный человек, он радостными криками приветствовал своих подданных и пожимал руки тем, до кого удавалось дотянуться через плечи стражей.

В кабаке стало тихо, посетители делали вид, что не обращают на нее внимания. Она стояла, высоко подняв голову, испытывая странное возбуждение от близости порока. «Что скажут люди?»— спрашивала она себя, хотя знала, что именно они скажут, и перед ней возник образ, запечатленный на одной из картин Влемка, — образ, который она тайно называла «Королева — падшая женщина».

Потом появилась кабатчица, на вид более простодушная, чем была в свои детские годы Королева (или так Королеве показалось); приветливо кланяясь и улыбаясь, она провела их к длинному столу у входной двери, на столе горели свечи, а вокруг стояло шесть крепких стульев. Влемк пододвинул Королеве стул около стены, сам же, перейдя на другую сторону, сел прямо напротив нее, затем положил на стол мешок, а кабатчица тем временем безмолвно убрала остальные четыре стула. Влемк подал знак рукой, видимо что-то заказывая, и кабатчица ушла. Влемк развязал мешок и стал вытаскивать из него одну за другой шкатулки и пододвигать их Королеве. Достав последнюю, он сложил мешок и постелил его себе на колени наподобие салфетки. Всплеснул руками и пренебрежительно усмехнулся, а взгляд его блуждал где-то далеко. Королева стала разглядывать портреты.

Ей казалось невероятным, что эти портреты, когда она впервые их увидела, так сильно ее потрясли. Вот они, ее задатки, — один ужасней другого; только теперь она уже не считает их столь ужасными. Смотреть на них — все равно что читать книги по истории: этот король погиб в сражении, этот — умер от сифилиса, этот — разбился насмерть, упав с лошади. Теперь самое сильное из всех ее ощущений — ощущение новой свободы, избавления. Да, это так, думала она, будто отвечая на слова говорящей шкатулки; ее праведная жизнь всех предшествующих лет пуста и нелепа. Как удивительно и прекрасно — уподобиться душе, свободной от плоти, и взирать с горной вершины на жизнь и видеть ее такой, как она есть. Этот король погиб в сражении, этот — умер от сифилиса…