Искусство рисовать с натуры - [8]

— 1801 год. Раньше тут были пусто, степи. Мало леса, много камня. Вьючные тропы. Аборигены. Маленькое селение. Глушь, одним словом.

— Ну и что? — осведомилась Наташа, отмеривая муку. — К чему эта лекция? А, понимаю! Сейчас будет легенда. Страшная и ужасная.

— Ага, овеянная дыханием веков… — Надя криво ухмыльнулась и потянулась за рюмкой, и Наташа с тревогой заметила, что она пьянеет прямо на глазах. — Ты такой жуткий скептик, Натуля. Все продавцы такие?

Слово неожиданно больно резануло Наташу, хотя Надя всего лишь назвала ее нынешнюю профессию. Она поспешно отвернулась.

Что такое? Что мы стали такие трепетные? Продавец и есть.

— Легенды не возникают на голом месте, — глубокомысленно заметила Надя между глотками. — Легенды — это реальность, основа клубка, на которую намотаны нитки слухов, суеверной болтовни и преувеличений. А это — легенда, не легенда — так, ничего особенного. Поверье о проклятом месте, заброшенной тропе, забредая на которую, люди иногда погибали при странных обстоятельствах.

— Бабушкины сказки, — равнодушно констатировала Наташа, размешивая тесто.

— Да, бабушкины, — сказала Надя немного обиженно. — Точнее, моей собственной бабушки. Моя бабуля как губка впитывает все окрестные слухи и сплетни. Некоторые старики очень много знают… Вот, как твой дед, если бы его расспросить…

— Проклятое место, — Наташа как-то по-старушечьи хмыкнула. — И, разумеется, это проклятое место находится теперь в аккурат на этой дороге?!

— Ну, судя по бабушкиной болтовне и по архивным планам застройки именно так.

— Ты залезла в городской архив?!

— Я залезла в городской архив. Японский бог! Проще залезть на секретную военную базу!

— Ты чокнутая!

— Я не чокнутая. Я любопытная. А когда у меня нет денег, я особенно любопытная. Может, я из этого передачку сварганю минут на 15 — опять же деньги.

Наташа пожала плечами. С улицы донесся пронзительный переливчатый свист, услышав который, сам Соловей-разбойник махнул бы рукой и ушел, посрамленный. Свист сменил высокий тонкий полувопль-полувизг, словно кому-то от души наступили на интимное место.

— Козлы! — заметила Наташа, ставя на огонь сковородку. Надя повернулась и посмотрела в окно.

— Старый район, сказала она тихо. — Второй по возрасту. Когда селение начало разрастаться, превращаться в город, вначале здесь не хотели строить дома. Но к тому моменту, как начались перемены, на этой дороге уже много лет ничего не происходило, люди снова начали ходить по ней, и все посчитали, что зло ушло. Да и людям, которые приехали сюда жить и работать, не было дела до суеверий чужого народа.

— Неужели? — пробормотала Наташа, продолжая заниматься кухонными делами и слушая вполуха.

— Пока город строился, ничего не происходило. Но как только он разросся, как только в нем закипела жизнь, как только он пустил корни и сменилось несколько поколений, все началось заново. То экипажи столкнутся, то лошадь понесет, то кто-нибудь под колеса свалится.

— Да ну?

— Наташка! — в глазах Нади блеснули злые металлические искры.

— Да ладно, ладно, — миролюбиво протянула Наташа, шлепая тесто на раскаленную, блестящую от масла сковородку, одновременно с любопытством наблюдая за Надей. Сейчас та, как это иногда бывало, не просто рассказывала. Вещала. Выступала. Поставленный голос, из которого вдруг пропала хмельная растянутость гласных и слова перестали сплетаться и спотыкаться друг о друга. Исчезла обыденная жестикуляция. Между Надей и Наташей появилось невидимое стекло экрана. Наташа была по другую сторону. Наташа была толпой зрителей. Она должна была внимать.

— Ни в обрывках преданий, ни в архиве я не нашла никаких следов ни кладбищ, ни тюрем, ни лобных мест, которые бы здесь располагались в то время, хотя, конечно, они могли быть здесь гораздо раньше, может быть, вообще в глубокой древности. А так — всегда была дорога — та или иная. Лицо города менялось, во время Отечественной почти все дома и дороги разбомбили, все отстраивали заново.

Надя немного помолчала, очевидно, выстраивая дальнейший рассказ.

— Но первая часть моей истории — часть, не подкрепленная фактами, которую нельзя проверить, заканчивается в районе 1890-х годов. А дальше уже идут факты, мои любимые факты. Статистика — великая вещь, — она снова порылась в записной книжке, — и если мы обратимся к ней, то обнаружим, что в среднем каждый год на этой дороге погибало пять-шесть человек. Немало для тихой старой дороги — ты не находишь? Это не считая аварий и прочих, менее драматичных событий.

— Не может быть! — изумленно сказала Наташа, которую рассказ наконец-то задел за живое. Она повернулась, и оладьи тихо и раздраженно ворчали позади нее на сковородках.

— В принципе, я могу представить тебе доказательства в любой момент с восьми до восемнадцати часов. Наташа, это не пустая болтовня, я серьезно поработала. Я же сказала, что хочу сделать передачу.

— Но за 110 лет это получается…

— Выбрось период с 1940 по 1951. И я брала среднюю цифру, так что исходи из этого.

— И что, прямо таки никто этим не заинтересовался?!

— Почему? Заинтересовался, конечно.

— И что?

— Ничего. Или, точнее будет сказать, я не знаю. Так или иначе, дорога никуда не делась — вот факт. Она никуда не делась и она не стала безопасней. Несколько раз ее закрывали, но потом открывали снова. Сейчас же она не волнует абсолютно никого… — деловой рассудительный, солидный тон Нади вдруг сорвался на совершенно несерьезный визг. — Наташка, горит!