Искусство рисовать с натуры - [19]

Дед взял картину и посмотрел на нее, и тотчас его пальцы сжались, комкая края бумажного прямоугольника, а лицо словно пошло рябью — задергалось, и казалось, все его мускулы сокращаются одновременно. Глаза выпучились за стеклами очков, чуть ли не соприкасаясь с ними. Он издал странный скрипящий звук и бросил картину на пол.

— Плохая! — раздраженно буркнул он и снова уставился в телевизор, и его ладони снова уютно скрестились на животе. Скривив губы, Наташа наклонилась и подняла рисунок, нисколько не удивившись — реакция деда на ее изобразительные изыскания всегда была примерно одинакова. И с чего это сейчас, спустя четыре с половиной года, она решила, что дед отнесется к ним благосклонно?

— Неправда! — возмущенно воскликнула она и сунула картину ему в руки, теперь уже готовая ее поймать. — Посмотри внимательно! Это же намного лучше, чем раньше! Посмотри и скажи, мне надо знать! Может, Надька права и мне стоит снова этим заняться?! Меня тянет к этому, меня тянуло и раньше, но сейчас… все по-другому. Ты не знаешь, почему?

— Надька — профурсетка! — отрезал дед, но картину взял, правда, теперь держал ее, как держат за хвост дохлую мышь, собираясь выбросить. Его лицо по-прежнему хранило сварливое выражение, но было на нем что-то еще — что-то, совершенно ему не свойственное и выглядящее на нем так же нелепо, как капуста на новогодней елке. Наташа никогда не думала, что увидит на лице деда это выражение — оно всю жизнь казалось ей навечно выточенным из злости, цинизма и снисходительного презрения.

Дед б о я л с я.

— Ты что? — удивленно спросила она, думая, что этот страх вызван предвидением сердечного приступа. — Деда Дима! Тебе плохо?

Дед затрясся, словно сквозь него пропускали электрический ток.

— Ты нашла себе глупого мужа и рисуешь глупые картинки! Почему мне должно быть хорошо?! Мазюльки — занятие для дураков! Ты должна работать!

Он говорил едва слышно, но Наташе казалось, что он кричит во все горло. Неожиданно на нее накатила обжигающая волна ярости, захотелось вцепиться деду в горло и давить, давить…

Никто меня не бил в детстве — только ты.

Она протянула руку, чтобы забрать картину, но дед крепко вцепился в нее, и когда Наташа дернула, уголок листа оторвался и остался в узловатых старческих пальцах, и эти пальцы тотчас сжались, с легким шелестом сминая часть картины в бесформенный комок. Девушка вздрогнула, словно кусок вырвали не из картины, а из ее тела.

— Я ухожу, — сказала она едва слышно и повернулась к двери. Потом спросила, глядя в темный проем и слыша, как сзади по телевизору рассказывают о преимуществах одного моющего средства перед всеми остальными: — Деда Дима, по идее, старость подразумевает мудрость. Ты можешь мне сказать, что такое зло?

— Ты, — пробурчал дед сзади и скрипнул кроватью.

— Я спрашиваю серьезно. Ты знаешь?

— Ты рисуешь глупые картинки и задаешь глупые вопросы! Зло там, где люди! Ты такая же дура, как и твоя мать! Уйди! Когда ты образумишься и бросишь своего альфонса, может, я поговорю с тобой! Займись работой! — теперь в голосе деда страх звучал настолько явственно, что ей самой стало страшно. Дед был постоянен, и то, что он говорил сейчас, было тем же, что он говорил и много лет назад, но она никогда не видела, чтобы он чего-то боялся — ему просто было на все наплевать. Что с ним случилось? — Уйди, я хочу смотреть телевизор! Ты всегда мне мешаешь!

Она повернулась и пристально посмотрела на деда. Блеклые глаза за стеклами очков широко раскрыты, и в них то ли страх, то ли боль. Запавший рот устало дрожит, пальцы суетливо бегают по краю одеяла, лицо в тенях и морщинах. Сейчас дед казался каким-то ненастоящим и словно растворялся в своей комнате, среди своих вещей — он и сам был какой-то древней вещью, почти никогда не покидавшей этой комнаты. Дед обладал великой способностью — он умел быть одиноким.

— Что с тобой стало, деда Дима, — спросила Наташа тихо. — Я всегда хотела это знать. Почему ты так ко мне относишься? Ты ведь любил папу и Светку, я знаю. А я? Как же я? Чем я хуже?! Я делала для тебя все, что могла, ты живешь на мои деньги! Что тебе еще надо?! Почему ты ведешь себя, как старая сволочь?!

— Не смей так со мной разговаривать!!! — завизжал дед, брызгая слюной. Его ноздри раздувались, лицо побагровело, принимая даже какой-то фиолетовый оттенок. Он схватил подушку и швырнул ее в Наташу, и подушка, не долетев, упала на пол. — Пошла вон, дрянь! Пошла отсюда!

— Да я в жизни больше к тебе не зайду! — крикнула она, уже не заботясь о том, что ее могут услышать мать и тетка, выскочила из комнаты и хрястнула дверью о косяк с такой силой, что посыпалась штукатурка. И за звуком удара, за испуганным голосом матери, спрашивающей, что происходит, за собственным бешенством Наташа не услышала, как дед тихо произнес ее имя и не услышала, как он плачет.

Она быстро попрощалась с расстроенной матерью (а чего же ты, мама, так испугалась?), запихнула картину в сумку, смяв ее при этом — с оторванным углом рисунок уже не обладал прежней магической притягательностью, словно изуродованная картина умерла, истекла кровью. Тетя Лина проснулась и теперь сидела на кровати, глядя на Наташу с легкой сонной улыбкой, но Наташа знала, что она ее не видит.