Искусство провокации. Как толкали на преступления, пьянствовали и оправдывали разврат в Британии эпохи Возрождения - [15]

Некоторые слова обозначали определенные суммы денег, другие – вероятные места встречи. Согласно опубликованному в 1552 году памфлету о жульничестве в азартных играх, существовали и специальные термины, описывающие шулерские инструменты, в том числе четырнадцать видов жульнических игральных костей с названиями вроде «light graviers», «brystelles» и «cater trees». Если уж у инструментов были свои названия, то преступным «ремеслам», как говорится, сам Бог велел их иметь: среди них были, например, «priggers of prancers» («гарцующие» или, если проще, конокрады) и «Abraham men» («Авраамовы люди»), которые просили милостыню на улицах, притворяясь сумасшедшими; игроки с жульническими костями назывались «coney catchers» («рыболовы»). Если вы хотели проникнуть в тайный мир воров и игроков, вы должны были знать «cant» (жаргон, «феню»). «Феня» действительно несла в себе определенное очарование. Драматурги, в частности, с удовольствием заимствовали слова из воровского жаргона; еще у Шекспира мы видим персонажей вроде Автолика из «Зимней сказки» и Симпкокса из «Генриха VI», которые говорят на жаргоне и проворачивают такие же аферы, о которых рассказывали в различных предупредительных памфлетах для граждан. Сами эти памфлеты продавались очень хорошо и выдерживали по несколько переизданий; в частности, они помогали драматургам Роберту Грину и Томасу Деккеру свести концы с концами в моменты финансовых трудностей. Естественно, распространение информации среди широких слоев населения сказалось на практических преимуществах тайного воровского языка – особенно учитывая, что некоторые люди, публиковавшие подобную информацию, были мировыми судьями, которые таким способом якобы пытались помочь своим коллегам-юристам в борьбе с криминальным элементом. Впрочем, деревенских простофиль, которые жаргона еще не знали, всегда было в достатке.

Как ни удивительно, все приведенные выше жаргонизмы и регионализмы кажутся более-менее понятными. В региональных акцентах Британии до сих пор сохранились следы этих речевых паттернов, хотя, конечно, со временем они подверглись значительной эрозии со стороны лондонской «нормы». Что еще удивительнее, подобные тона, структуры и особенности употребления слов сохранились и в нескольких районах США, где региональные речевые паттерны путешествовали вместе с разными группами колонистов, и они до сих пор остаются различимыми для современного уха. Особенно забавным побочным эффектом этого стало употребление слова «like» («типа») в качестве своеобразного знака пунктуации. В Великобритании сейчас употребление «like» как связки особенно модно; наступила эта мода лет пятнадцать назад, когда казалось, что буквально все, кому меньше двадцати пяти лет, вставляют это «типа» с небольшой нарастающей интонацией в абсолютно каждое произносимое предложение. Большинству британцев это показалось чистым американизмом, занесенным в страну вместе с популярными сериалами, но на самом деле это всего лишь репатриация древнего девонского обычая, который покинул наши берега столетиями ранее вместе со все новыми и новыми группами отплывавших из Плимута «отцов-основателей». Эта привычка почти (но не полностью) отмерла на исторической родине, так что оказалась совершенно незнакомой остальным англичанам, когда неожиданно вернулась домой.

Письменный английский язык был более однороден. Когда Вильям Кэкстон в 1475 году открыл в Лондоне первый печатный двор и собирался печатать самую первую книгу на английском языке, он с подручными расставлял буквы так, как считал наиболее правильным. Общепризнанных норм орфографии или каких-либо других формальных правил тогда просто не существовало; печатники просто пытались сделать слова максимально разборчивыми, ориентируясь в основном на латынь и фонетически излагая свою речь в письменном виде. Естественно, они писали с «лондонским» акцентом английского языка, потому что именно в Лондоне жили и сами печатники, и подавляющее большинство их клиентов. Таким образом, печатные книги разнесли лондонские слова и лондонское произношение по всей стране, так что те, кто много читал, усваивали строго определенную форму английского языка.

Политическая власть в ту эпоху тоже обрела лондонский акцент и словарный запас. После того как на трон взошла династия Тюдоров, правительство окончательно оказалось сосредоточено в столице. Елизавета I стала последней из монархов, кто регулярно пускался в «путешествия» и перевозил с места на место весь свой двор, но даже она уже ездила реже и на меньшие расстояния, чем ее предшественники. Аристократы по-прежнему разделяли свое время между двором и собственными усадьбами, но в столице проводили все больше и больше времени. Лондонский акцент стал синонимом придворной речи. В обучающих трактатах мы видим, как эта форма английского языка превращается в модель, которую должен усвоить каждый, кто имеет претензии на высокое общественное положение. Начиналась длинная история акцента как важного классового признака.

В книге о манерах для детей, которую сэр Хью Роудс издал в 1577 году, он уже в предисловии поспешил объяснить: