Искусство проклинать - [116]

— Хоздравати… Тина! Нет!

Негр встряхивает его, и Ашот содрогается от боли, скрипя зубами. Он смотрит мне в глаза, как…

— Нет, Ашот! Не-е-ет!

Я уже срываюсь с места… и не успеваю. Он отталкивается от негра здоровой рукой, и, обхватив его ногами за пояс, с мучительным криком — бьёт в кадык кулаком хрустнувшей перебитой руки, а целой — в глазницы, рывком увлекая за собой, в обрыв, усеянный обломками камней.

— Ашот! Ашот!

Я отбиваю руки Ильяса, и падаю над краем. Ашот разорвал свои объятья при падении, и они лежат в нескольких метрах один от другого — прикидыш с расколотой головой, и Ашот, пронзённый в грудь высокими сучьями бурелома, покачиваясь над землёй. Глаза у него закрыты и изо рта бежит струйка крови… Он… мертв. Мертв…

— Ашот! Ашотик! Ашо-о-от!!

Лицо у меня одеревенело и губы не слушаются, а глаза застилает красной пеленой. Тело немеет, перестаёт болеть. Вокруг ничего нет… Никого и ничего… Пустота…

Я умру! Я сейчас просто умру, и пропади оно всё пропадом! Я больше не хочу ничего видеть, слышать, знать. Я не хочу! Я хочу умереть…

Глава 33

Ильяс рывком поднимает меня на ноги, и разворачивает лицом к новой волне нападающих. Руки сами по себе, инстинктивно, отводят удар. Вот так, кастет и локоть, с добавкой! И — так! И вот так! Ногой! И-раз! И-два! И снова! Ашот! Ашот! Боли в теле уже нет, ярость душит горло. И-раз! И ещё! Спокойнее… Я тут не одна… Где Лев Борисыч? Стоит! Ильяс? Бьёт. А Витька, с колена, стреляет с левой рукой. Успел перезарядиться…

— Ты, доктор? Ну иди сюда… Иди…

Митрофан сам прёт на меня с толстым, полуобгоревшим на костре поленом.

— Долго я тебя жду! — я, не обращая внимания на скользящий удар по плечу, подбиваю ему глаз, рву кастетом щеку, с наслаждением бью в зубы, чувствуя хруст обломков и кровь на руках. Кто-то сбоку поддаёт мне по рёбрам: привычный треск и сбитое дыхание.

На, и тебе! Мне не больно, я уже ничего не слышу! От Митрофана меня не отвлечёт даже ваш Сатана…

Я стискиваю рот, чтобы не заорать, и давлю скользкую толстую шею, ломая гортань, бью, мешаю коленями дряблый живот. Митрофан уже не сопротивляется…

Дан! Дан, мальчик, я его достала! Мой дорогой, я бью его, и ещё буду бить. Я убью… Я его убиваю! Дан! Дан!.. Ашот!

— Тина! Тина, очнись! Посмотри, Тина!

Ильяс трясёт меня над землёй изо всех сил, уклоняясь от ударов моих рук. Я замираю, пытаясь достать ногами землю.

Полуголая толпа приглушённо воет, и звук стелется как будто по самой траве. Чёрный дым над костром спиралью уходит в небо, принимая в центре очертания живого существа.

— Поставь меня, скорее. Где Алексо!

— У тебя. Ты надела. Надела и забыла. Скорее, Тина!

Ильяс удерживает меня за талию впереди себя, и я, подняв Алексо вверх, кладу широкий крест. Горло саднит, и первое слово Пограничной выходит хрипло. Мы еле стоим, нас почти сбивает с ног ветром, земля дрожит. Я читаю, уже громко, в полный голос, и Ильяс рядом со мной говорит что-то своё. Лев Борисыч тоже молится, стоя на коленях среди качающихся валунов, и вслепую нажимая кнопки мобильника. Витька выкрикивает отдельные фразы, цепляясь за ствол дерева покрепче. Остатки вражеского боевого отряда валяются в траве, прикрывая головы руками. Небо над нами раскололось огромной ветвистой молнией, хлынул дождь.

Я читала, и Алексо сиял, разгораясь в моей руке. Мощный зелёный луч упёрся в костёр, и огонь провалился. На его месте открылось отверстие в земле. Оттуда, из бездонной глубины, идут всполохи далёкого огня, пахнет серой. Молния бьёт прямо в дымный сгусток, и он редеет, растворяется, направляясь вниз. Хорс, подвывая, ползёт к дыре, и из неё вытягивается, наподобие щупальца, язык пламени. Огонь охватывает Хорса за шею, как верёвочная петля, и стягивает в бездну.

Пограничная кончилась. Я, содрогаясь от ужаса, читаю Отторжение, и добавляю по-русски: — Ты можешь забрать своих слуг, Враг! Они твои!

Следующая — Защитная. Слова снова идут хорошо, мягко. Комок в груди рассасывается, голос теплеет. Гроза усиливается. Из отверстия выливается через край огненная жидкость, похожая на лаву, и, как живая, растекается по поляне. Лев Борисыч с Витькой отступают к нам, и мы стоим над обрывом, на самых высоких валунах, а вокруг — горячее море. Кое-кто из толпы тоже устремляется в места повыше. Лава охватывает неподвижные тела, и они, как по реке, плывут по ней, к огненной дыре. Горячие языки слизывают с камней вопящих живых сатанистов, подползая вверх, вопреки законам природы.

Мимо меня проносит Маринку с закрытыми, как во сне, глазами, а Нина Сергеевна надувается от жара, как большой мыльный пузырь. Я с внутренним трепетом, вспоминаю свои слова «Как ты ещё не лопнула, индюшка самодовольная»… Но ей только разрывает заросший мхом живот, выплёскивающий чёрную жижу…

Митрофан плывёт медленно, цепляясь за камни, моргая побелевшими фосфоресцирующими глазами, занимаясь голубыми огоньками пламени. Лава повсюду. Она ползёт по стволу обломанного вяза, и сдёргивает с острия тело длинноволосой ведьмы, расплавив его за секунды. Поляна, залитая огнём, почти пуста. Мы читаем и читаем, задыхаясь в клубах едкого пара. Я вижу, как огонь, переливаясь через край оврага, стекает вниз возле моего камня, и перегибаюсь, держась за горящие ветки. Ильяс хватает меня за куртку одной рукой.