Искусство частной жизни. Век Людовика XIV - [47]

— Мне приходилось часто иметь сношения, — продолжал Тимант, — с людьми, сведущими во многих науках, которые отнюдь не блистали в повседневном общении, хотя имели огромные запасы ума; я даже убежден, что именно глубина их знаний и возвышенность их гения были тому причиной. — Мне кажется, — отвечал Арист, — что ваше утверждение представляет собой парадокс, ибо добрый запас ума, возделанный обучением, — это именно то, что необходимо для успеха в общении с разумными людьми.

— Говорите что хотите, — продолжал Тимант, — но уверяю вас, что мое утверждение совершенно верно и люди, у которых много ума, не всегда берут на себя труд его показывать, нередко из лености или по небрежению упуская случай представить себя с лучшей стороны; чем больше знаний, тем меньше внимания к тысяче мелочей, которые производят впечатление на окружающих и считаются признаками ума. Напротив, обладатели талантов посредственных не упускают возможности их показать и заставить ценить, дабы сойти за людей смышленых: они чувствуют собственную слабость и гораздо больше заботятся о том, чтобы скрыть недостатки и выставить напоказ лишь самое лучшее; этим они похожи на тех, кто, расстроив свои дела, ничего не жалеет ради поддержания прежней репутации богачей, дабы сохранить свой кредит в свете.

— Что касается меня, — подхватил Арсен, — то я знал несметное число людей, которым учение испортило ум, и если труды, которые они выносят на публику, имеют столь малый успех, то виной тому чрезмерная ученость: если засевать землю плодами, ей не свойственными, то они порой заглушают те, что произрастали там от природы. То же самое и с иными умами, которые весьма рассудительны, если пользуются своим природным пониманием, но сбиваются с пути, если пускаются за чужими светочами. Не всякая снедь хороша для всякого желудка; тяжелая пища опасна для тех, у кого не хватает сил ее переварить. Нет ничего прекрасней производимого природой; совершенство искусства в том, чтобы идеально ей подражать. Учась, люди не всегда избирают ту отрасль, к которой испытывают природную склонность, и потому труды, на которые они себя обрекают, бесполезны, и знания, которыми они заполняют голову, делают их менее рассудительными, поскольку их разум утрачивает часть естественной свободы и производит лишь надуманное.

— Разве вам не приходилось частенько замечать, — подхватил Арист, — что темперамент того, кто прилежен к наукам, отнюдь не принадлежит к тем, что добавляют огня и заставляют блистать остроумием. Один — сдержанный и солидный, другой — горячий и кипучий: те, в ком много живости, не любят сидячий образ жизни и мало привязаны к книгам. Огонь, горячащий ум, часто воздействует на сердце, вдыхая в него любовь или честолюбие — страсти, противные уединенной жизни, и для одержимого ими книги и наука — пустой звук.

— Считаете ли вы, — спросил Тимант, — что в разговоре блистают именно ученые? — Мне кажется, — отвечал Арист, — что не тратившие время на учение успевают в том более других, ибо их единственное дело — поддерживать беседу: это их профессия, их единственное занятие, они проводят в светском общении все то время, что другие тратят на учение. — Правда, — продолжал Арсен, — беседовать в обществе — искусство, требующее практики и навыка; грубой ошибкой было бы думать, что в нем можно преуспеть, лишь справляясь со своими книгами. Слушая других, учишься говорить, как они, и лишь общение дает привычку изъясняться легко и учтиво. Редко бывающие в обществе объясняются с трудом; воображение не подсказывает им нужных слов, а потому они все время колеблются и, заикаясь, излагают то, что другие объясняют кратко, точно и удивительно быстро. — Такое ощущение, — сказал Арист, — что память ученых хранит знания в столь тайных уголках, что им трудно извлечь их на свет: вот почему они так долго ищут, что хотят сказать, и говорят это без приятности. Напротив, человек, привыкший к обществу и благодаря беседам приобретший привычку говорить, легко объясняется по любому поводу и, хотя его память не обременена ученостью, не дает себе особенного труда подыскивать, что он хочет сказать.

— Существует множество присяжных ученых, — сказал Тимант, — которые презирают беседу как развлечение, их недостойное; с жалостью внимают они всему, что говорится, и не снисходят до ответа, считая унижением и уроном их ученой репутации очеловечиться до того, чтобы отвечать на всякие пустяки, из которых состоят обычные разговоры. Видеть и принимать друзей им докука; время, проведенное вне кабинета, они мнят потерянным: для них это единственное место, где они вкушают самые утонченные удовольствия, и все, что их от этого отвлекает, им немило и в тягость. — Люди с таким характером, — сказал Арист, — присутствуют при разговоре, в нем не участвуя, не обращая внимание на то, что вокруг говорится или делается; они едва отвечают, когда с ними говорят, столько в них презрения к тому, что они слышат; если же они открывают рот, то лишь затем, чтобы осудить или раскритиковать вырвавшееся у кого-нибудь слово, которое пришлось им не по вкусу. Порой они рассуждают о вещах столь возвышенных и утонченных, что их никто не понимает, и этот великий показ учености, которым они стремятся ослепить, делает их надоедливыми педантами в глазах других.