Искушение ночи - [10]

– Сейчас объясню, с вашего разрешения. Виктория весьма неизящно фыркнула.

– Вы мне уже сказали. Скучная, немолодая старая дева, склонная к манипуляциям.

Он тихонько фыркнул в ответ.

– Вы сумели сделать так, что это прозвучало столь... скажем, скучно. – Он отложил нож и вилку и наклонился вперед, внимательно рассматривая ее. – Я вижу женщину, которая изо всех сил пытается сделать себя незаметной. Женщину, которая по собственному выбору, а не по необходимости, сидит на балах у стенки. Единственная дочь графа, вы с легкостью могли найти себе мужа. Никаких очевидных изъянов я не вижу.

Она подняла брови:

– А не очевидных?

Он снова хмыкнул, нагнувшись так близко, что она ощутила запах утреннего одеколона, смешанный с запахом специй и сандала.

– Ваши изъяны и совершенства идут так тесно рука об руку, что их невозможно разделить.

– Вот как? – произнесла она с притворным равнодушием.

– Вот так, – насмешливо проговорил он. Прищурившись, он задумчиво смотрел на нее. Вблизи его глаза были скорее зелеными, чем карими – испещренный янтарем изумруд, подумала она. – Например, ваше лицо. Оно не красиво.– Я никогда не стремилась быть красивой, – колко ответила она, ткнув вилкой в какой-то овощ. – Красота не вызывает у меня ни зависти, ни восторга.

– И не должна вызывать, потому что вы так хороши собой, что можете посрамить обычную красоту.

Виктория насмешливо улыбнулась:

– Обычная красота, как вы изволили выразиться, тоже никогда не завидовала мне. – Но несмотря на внешний цинизм, в описании Рейберна было что-то честное, чего она ни в ком не замечала уже давным-давно. Это заинтриговало ее и вызвало жаркую вспышку, которая распространилась по ее коже там, где его взгляд прикасался к ней.

– А должна бы, – настойчиво проговорил он, понизив голос. – Лоб у вас высокий, но это не недостаток, потому что он уравновешивает челюсть, которая выдается вперед, когда вы раздражены. Вот как теперь. С этим нужно быть осторожней.

Он коснулся ее лица, провел пальцем по краю ее щеки вниз к подбородку и поперек него. Его прикосновение было легким, как у бабочки, но она все равно ощутила мозоли на его руках, изящных и сильных. Она затаила дыхание, предвкушая наслаждение.

– Сильная челюсть, но не тяжелая, упрямая, но женственная, как и тонкий выступ носа.

Он и к этому прикоснулся. Никто еще не прикасался к ее носу с таким деликатным любопытством. Это было странно и куда более интимно, чем откровенная ласка. Он улыбнулся, рассматривая ее, и черты его лица смягчились. А глаза блестели, как у собственника, как у землевладельца, осматривающего землю, которая вскоре будет принадлежать ему.

Стряхнув с себя гипноз его прикосновений, Виктория резко выпрямилась и отодвинулась.

– Ухаживать и говорить красивые слова ни к чему. Я подписала договор и теперь принадлежу вам.

Лицо Рейберна стало непроницаемым.

– Простите меня, миледи. Не знал, что оценка будет так дурно принята.

– Оценка – может быть! – возразила она. – Лесть? Не думаю.

– Дорогая леди Виктория, вы очень умно заметили, что у меня нет нужды льстить вам. – Он резко встал, оттолкнув стул от стола. – Идемте. Ужин закончен.

Она похолодела.

– Но я еще не наелась. – Дурные предчувствия охватили ее.

Рейберн сел так же внезапно, как и встал, словно растаял и весь размяк, едва прикоснулся к стулу. Гнев, который он только что проявил, исчез, о нем напоминали лишь жесткая линия спины и слишком небрежный наклон головы. Но все же у нее появилось ощущение, что он одержал победу – своим признанием она проявила первый признак слабости.

– В таком случае, дорогая леди Виктория, ешьте, – сказал он. – Мне бы не хотелось, чтобы обо мне говорили, будто я морю голодом гостей.

При мысли о том, что надо съесть еще что-то, внутри у нее все сжалось, однако она отрезала крошечный кусочек мяса и начала медленно жевать. Байрон смотрел на нее не таясь, и забавность этой ситуации смягчала его раздражение. Леди Виктория была почти полностью собрана до того мгновения, когда он действительно предложил им уйти – тут-то в ее крепости появилась трещина, особенно заметная на идеально ровном фоне ее предыдущего поведения. Она вспыхнула, заволновалась – именно этого он и хотел. Пока она сохраняла равновесие, ей удавалось приводить его в замешательство.

На самом деле ему хотелось видеть ее без этого дурацкого платья. Оно было еще отвратительнее, чем ее дорожный костюм, хотя всего час назад он не думал, что такое возможно. Ее волосы были прилизаны еще больше и еще больше уродовали ее. У него было смутное убеждение, что здесь есть нарочитая насмешка, и он с трудом подавлял желание вытащить у нее из прически шпильки.

– Итак, миледи, если мы не можем обсуждать вас, о чем еще нам поговорить? О политике? Об обществе? О погоде?

Леди Виктория подняла взгляд, ее светлые глаза опасно щурились.

– Я слышала, что любимая тема всякого мужчины – его собственная персона. – Она отправила в рот кусочек мяса, крепко прикусила его, и от негодования мышцы у нее на челюстях слегка вздулись.

– Я не привык обсуждать себя, – сказал Байрон уклончиво, – поговорим о чем-нибудь другом.

– О да, ваша светлость, я и забыла, – произнесла она с сарказмом. – Герцог Рейберн не терпит, когда на него смотрят. Он прячется во мраке, кутается в покрывало ночи и темных слухов о себе самом. – Она подняла вилку и нацелилась в него. Герцог почувствовал, как поток гнева хлынул ему в лицо, а она язвительно улыбнулась. – Путешествует он только в каретах с плотно занавешенными окнами, в обществе его видят лишь в сумерках и на рассвете, он даже ездит верхом под покровом ночи. Все недоумевают – чего он боится? Почему прячется? Может быть, у него есть какие-то изъяны? Или он не такой, как все?