Искушение Марии д’Авалос - [131]
Третья версия событий, произошедших после убийства, самая омерзительная. Здесь характер Джезуальдо в образе демонического антигероя достигает своего апогея. Она приковывает внимание и демонстрирует недюжинную фантазию того, кто ее придумал, поскольку в ней соединены два события, которые отделяют друг от друга сто пятьдесят лет. И оба они имели место в палаццо Сан-Северо.
Карло, как гласит эта легенда, был алхимиком. Он обладал особыми талантами по части анатомии и сохранения человеческих трупов. После убийства он велел принести тела Марии и Фабрицио в подвал палаццо Сан-Северо и принялся над ними работать. Это заняло у него несколько дней, потому что нужно было снять с тел кожу, ввести в вены раствор и проделать другие загадочные операции, известные только ему. Завершив свою ужасную работу, он поместил тела в стеклянные витрины и выставил на всеобщее обозрение в часовне Сан-Северо, которая обращена к дворцу на виа Франческо де Санктис. Таким образом, говорится в легенде, трупы Марии д’Авалос и Фабрицио Карафа выставлены на всеобщее обозрение в Неаполе и по сей день.
В часовне Сан-Северо действительно выставлены в стеклянных витринах с золочеными рамами два таких удивительных тела, но это не Мария и Фабрицио, поскольку эти тела обработали в 1750-е, а не в 1590 году. Они действительно поразительны: непонятно, как удалось до такой степени сохранить артериальные системы и основные органы. Это дело рук так называемого принца-мага Раймондо ди Сангро, принца Торремаджоре и потомка друга Карло, принца Джованни ди Сангро, у которого семья Джезуальдо арендовала палаццо Сан-Северо. Раймондо ди Сангро был изобретателем и алхимиком, и именно он использовал подвал палаццо Сан-Северо как лабораторию, откуда вырывались на улицу пары странного цвета и доносились адские запахи, внушая ужас суеверным неаполитанцам. По сей день неизвестно, как ему удалось вводить в вены трупов раствор, благодаря которому они сохранились: ведь у него не было шприца для подкожных инъекций, который изобрели лишь спустя столетие.
Хотя Джезуальдо не имеет к ним никакого отношения, тем не менее, напрашивается поэтическая ассоциация между убийством двух любовников и этими двумя поразительными анатомическими фигурами. Женщина беременна. В ее открытом животе явственно видна плацента; из нее выходит пуповина, соединяющаяся с зародышем. Можно открыть череп неродившегося младенца, чтобы увидеть сложную сеть кровеносных сосудов. Правая рука женщины поднята, словно она защищается от удара. Ее глазные яблоки все еще целы, они почти блестящие, и на лице у нее застыло выражение ужаса. Вся она — воплощенный ужас. Мужская фигура стоит в оборонительной позиции. Большой пенис, который, вероятно, мумифицирован, кажется живым. При виде этой пары любовников возникает впечатление, что ритм их жизни, цикл рождения, жизни, смерти и произведения потомства был остановлен внезапной встречей со смертью. Они смотрят ей прямо в лицо. Их ужас перед лицом смерти словно бы воспроизводит невообразимый кошмар, который испытала Мария д’Авалос, когда увидела, как умирает Фабрицио, как в комнату входит Карло и нависает над ней, когда почувствовала невыносимую боль от кинжала, вонзившегося в ее влагалище. Трупы, сохраненные ди Сангро, служат напоминанием о шокирующем преступлении Карло.
Драма музыки Джезуальдо — и тщательно срежиссированная драма в ночь убийства — предвосхитили подъем оперы, которая вскоре после его смерти стала главным музыкальным жанром в Италии. Но сама музыка Джезуальдо была забыта на целых четыре века. Вскоре его период позднего маньеризма сменил барокко, и после короткого периода славы как мастера своего времени произведения Джезуальдо, написанные главным образом для голоса, утратили свою популярность. Он не оставил перспективного музыкального наследия. Его помнили как прославленного дилетанта. И что того хуже, от него отмахивались, как от «помешанного на хроматизме».
Только в середине двадцатого века его музыка была возрождена, и ее должным образом оценили и поняли, так как мучительный экспрессионизм Джезуальдо предвосхитил эмоциональные искания современного века. Его защитником был Игорь Стравинский, посвятивший много времени изучению и сочинивший в знак восхищения им Monumentum pro Gesualdo. Сейчас признано, что Джезуальдо был гением, предвосхитившим за три столетия музыку Рихарда Вагнера. Вследствие этого музыковеды постоянно делают отважные попытки отъединить напряженный экспрессионизм его музыки от его ужасного деяния.
Однако несмотря на это Карло Джезуальдо продолжает жить в памяти как убийца Марии д’Авалос, самой красивой женщины в Неаполе, и Фабрицио Карафа, самого красивого и самого достойного дворянина.
