Искушение Данте - [76]
Данте с трудом отогнал тяжелые мысли. Вечерело. В мыслях поэта складывались фрагменты будущего произведения, словно куски незаконченной мозаики, которую выкладывал мастер Амброджо.
Надо продолжать расследование преступлений! Проникшие в город под чужими именами падуанские строители могут подождать! Тем более что из-за тупости начальника стражи они могли спрятаться где угодно. Надо еще раз повидать ученых мужей с Третьего Неба. Ведь именно в это общество уходят корнями оба убийства…
Но кто же этот загадочный убийца? И зачем он убивал? А главное — зачем он в обоих случаях убивал таким зверским образом?
Поэт давно искал ответы на эти три вопроса…
У Данте разболелась голова, но на него внезапно нашло озарение. До сих пор он искал что-то одно, позволяющее ему ответить на все три вопроса. Однако запятнавшим себя кровью человеком мог двигать Дьявол. Тогда между формой преступления и преступником могло не быть ничего общего.
Ведь одержимый Дьяволом человек может измениться до неузнаваемости! Как знать, что происходит у него в голове?!
До сих пор жестокость, с которой были совершены убийства, наводила Данте на мысли о каком-то культе нечистой силы.
А если убийцей двигали совсем другие мотивы? Что, если он — на свой извращенный манер — пытался закончить произведение, которое мастер Амброджо оставил незавершенным?
Глава XXI
Мне отмщение
В тот же день на заходе солнца
Даже Бальдо казался чем-то озабоченным и не подошел к их столу с прежним услужливым выражением лица. Сегодня он старался держаться подальше, и Данте пришлось звать его несколько раз, прежде чем тот принес вино.
Первый кубок вина поэт осушил одним духом.
Чекко Ангольери обратился к Данте своим обычным насмешливым тоном:
— Ну и как? Вы уже начали писать ваш «Пир»? Этот компендиум всех премудростей, о котором рассказывали нам?
Данте потребовал, чтобы ему наполнили кубок. Когда бывший крестоносец Бальдо выполнил его пожелание, поэт взял кубок в обе руки и некоторое время сидел неподвижно, стиснув зубы.
Потом он встрепенулся и сказал:
— Нет. Это произведение, которое совсем недавно казалось мне таким важным, за последние несколько часов утратило для меня всякий интерес. Теперь я думаю о совсем иной книге.
— О чем же будет эта книга, мессир Алигьери? — вмешался Веньеро.
— О том, что вы хорошо знаете. О путешествии.
— О путешествии? Я не знал, что вы полюбили странствия с их прелестями и опасностями! И о каких же странах вы расскажете?
— Я расскажу о городе. О городе боли, в стенах которого есть место добру и злу. Расскажу о пороках и добродетелях. Мое произведение будет называться Summa Criminalis — «Сумма преступления», но я, как это сейчас принято, напишу его на том языке, на котором говорим мы с вами.
— Добро, зло, добродетель, преступления! Какая замечательная выйдет комедия! — воскликнул Чекко Ангольери и расхохотался.
— Да, в каком-то смысле это будет комедия, — пробормотал поэт. — Но сейчас не время рассуждать о литературе…
— Кстати, почему я не замечаю сегодня привычного веселья? — спросил он, не обращаясь ни к кому в отдельности.
Присутствующие повернулись к нему как марионетки на ярмарке.
— Разумеется, смерть магистра Теофило нарушила гармонию, царившую ранее на Третьем Небе. Лишила хрустальный свод небес одной из его звезд, и я понимаю ваше горе, — продолжал Данте.
— Сначала мастер Амброджо, потом — Теофило, — пробормотал Августино. — И Теофило тоже… Но почему?
— Иногда смерть идет к своей цели окольным путем, — сказал, уставившись в стакан, Веньеро. — Мы боимся удара ее правой руки, а она наносит его левой.
Остальные по-прежнему молча смотрели на Данте, и на их лицах проступало напряжение.
— Все это еще ужаснее оттого, что зло восседает вместе с вами за этим же столом, — ледяным тоном заявил поэт.
Собравшиеся вокруг стола напряглись еще больше и помрачнели.
Наконец молчание нарушил Чекко из Асколи:
— Зло? Среди нас? Вы говорите о дурном расположении небес по отношению к нам, из-за которого погибли двое из преподавателей будущего университета?
— Нет. Я говорю о том из вас, кто убил Амброджо и Теофило.
На это обвинение не последовало никакой особой реакции. Каждый смотрел прямо перед собой или лишь исподтишка косился на соседей. Такое ощущение, что они знали, что один из них — убийца, но относились к этому с равнодушием и не желали его выдавать.
Чекко из Асколи склонил голову на сжатые в кулаки руки, но через некоторое время встрепенулся.
— Вы правы, мессир Алигьери. Наверное, мы сами думаем то же самое. Ведь не только вы старались проникнуть во мрак, окутывающий эти преступления. Мы тоже озабочены, и наши умы тоже изо всех сил стремятся познать истину. Однако мы, как и вы, ничего не поняли, а лишь пришли к тому неутешительному выводу, что смерть встала на пути замысла, который мог бы прославить город, гостеприимно принявший нас. Смерть Теофило, последовавшая за смертью мастера Амброджо, знаменует собой конец Флорентийского университета.
