Искушение богини - [167]

Та-кха'ет сидела среди князей и их благородных супруг, серая кошка свернулась калачиком на ее обтянутых зеленой тканью коленях, рыжие волосы пламенели среди великого множества темноволосых, увенчанных коронами голов. Она уже поела и теперь не отрываясь смотрела на Сенмута. Он пришел к ней в сумерках, перед тем как настала пора собираться на пир. Она упала ему на грудь и зарыдала. Сенмут привез ей подарки; он не забывал о ней. Потом они сидели в его тихом кабинете, пили пиво и разговаривали, но она знала, что в эту ночь, как и в прошлые, она снова будет спать одна. Однако, как всегда, она не жаловалась даже самой себе. Он вернулся, он дома, а значит, долгими жаркими днями они снова будут играть в шашки в саду, у пруда под сикоморами. Она рассеянно погладила кошку. Та замурлыкала во сне, но женщина даже не заметила этого: ее глаза не отрывались от лица хозяина, который улыбался и склонял голову, негромко разговаривая с фараоном, их короны возвышались над остальными.

Вокруг звучала музыка и лилось вино, сын Ипуки рассказывал историю похода, а потом все пили и танцевали и снова пили. Луна бледнела, но шум и гвалт становились все громче. Повсюду залах, в садах и даже в храме – было полно веселящихся людей, их крики, заздравные речи и хриплый смех разносились над рекой, вырывая из дремы рыбаков вдали. Те просыпались, изумленные, и поворачивали лица к огненной пыли, запорошившей царские владения. Гуляки высыпали в сад и теперь с визгами и криками носились по траве среди цветов.

Хатшепсут пила и смеялась вместе со всеми, а годы превращались в месяцы, месяцы – в недели, недели – в дни. Дни сжимались до минут, минуты – до секунд, драгоценных секунд, которые были теперь важнее, прекраснее и долговечнее, чем все золото ее сокровищниц. Наконец она поглядела на Сенмута, а он на нее. Вместе они покинули шумный зал, пробрались между кучками веселящихся в саду, а потом торопливо шли по аллеям, оставляя позади все звуки, покуда не оказались в ее залитой лунным светом спальне, где не было слышно ничего, кроме приглушенных шагов стражи по коридорам. Она глубоко, полной грудью, вздохнула, сняла двойной венец и дрожащими руками почтительно положила его в ларец. Сенмут хотел было зажечь ночник, но она остановила его, поймав его руку и положив ее себе на шею. Они поцеловались, и долгих лет разлуки как не бывало. В темноте и тишине они касались друг друга, заново открывая восхитительные тайны своих тел, стремясь вложить в этот миг все те невыразимые чувства, что годами копились в их сердцах с самой первой встречи, разрушить все невидимые преграды. Каменная стена, которую воздвигали меж ними ее королевская кровь и его низкое происхождение, рухнула, ее больше не существовало. Слова были ни к чему. Ладонями, губами, умащенными благовониями членами они говорили о любви и смерти, о том, как после долгой борьбы становятся царями и уходят в небытие, о том, как хорошо видеть солнечный свет, рожать детей, поклоняться богам и просто жить. Когда все кончилось и они лежали бок о бок на теплом меху, каждый из них знал, что никогда больше им не пережить подобного. Судьба отдала им свой последний дар. Впереди была только тьма.

Они подремали с полчаса, издалека до них доносился невнятный шум: расходились гости, кто-то выкрикнул команду, прошлепал босыми ногами пробежавший раб. За час до зари все стихло, и они оказались в полной тишине.

Хатшепсут пошевелилась, приподнялась на локте, поглаживая грудь Сенмута, а ее волосы упали ему на лицо.

– Сенмут, тебе удалось достичь всего, о чем ты мечтал, когда я впервые призвала тебя к озеру? Может быть, я могу сделать для тебя что-то еще, пока не настал… – Она умолкла, не в силах выговорить слово «конец».

Он откинул с глаз ее волосы и улыбнулся ей снизу вверх.

– Ничего больше не надо, Хатшепсут. Я стал тем и делал то, о чем тогда не смел и мечтать.

Ее пальцы остановились.

– А если я попрошу тебя взять меня в жены, ты откажешься?

Он порывисто сел, глядя на нее. Она вызывающе вскинула голову.

– Что ты задумала? – спросил он. Она вскочила и подбежала к столу.

– Вот что, – сказала она, поднимая на вытянутых руках двойной венец. – Вот. Для тебя.

Он долго-долго смотрел на Хатшепсут и на тяжелый гладкий предмет, который ласково сжимали ее пальцы. Его второе «я», такое хладнокровное, целеустремленное и расчетливое, проснулось и зашептало: «Бери. Разве ты не заслужил его, сын земли?» А потом нахлынули другие мысли, печальные и злые, и он медленно покачал головой, чувствуя, что на этот раз везение покинуло его, скрылось за поворотом.

– Нет, дорогая сестра моя, нет, – сказал Сенмут. – Я хорошо знаю себя и немного знаю тебя, хотя мысли твои глубоки и измерить их почти невозможно. Если бы Тутмос не дышал сейчас тебе в спину, предложила бы ты мне то же самое? Предположим, я возьму его и водружу на свою голову. Предположим, я стану фараоном Сенмутом I. Тутмос будет драться, и я вынужден буду защищать Египет, который не будет мне служить. Неужели ты надеешься за мой счет подольше продержаться у власти? Неужели используешь меня, даже в этот миг?