Искушение архангела Гройса - [68]
Я раздел ее, и она, подпрыгнув на диване, повисла на мне опять, на этот раз зацепившись и руками, и ногами. Ей было нужно повалить меня, и она это выполнила с изысканной хитростью.
Почему-то с ней нельзя сегодня целоваться. Трахалась она тоже странно. Став за эти годы вертлявой, доступной во всех интерпретациях этого слова, Святая Лола устанавливала дурацкие табу, чтобы быть главной. Она себе чего-то навыдумывала. Кокетливое «нет-нет-нет» переключалось на благодарное «да-да-да», как в какой-то песенке. Лола шевелила задницей как заводная, если так можно сказать об абсолютно ожившем для любви теле, но, когда ее страсть подходила к апогею, неожиданно вывертывалась и выскакивала из меня, зажимая свой лепесток руками. Ее бедра и губы начинали судорожно трястись, по телу проходила сладкая испарина, и она давала себе минуту-другую, чтобы успокоиться. Смотрела на меня как на незнакомца, с круглыми глазами и овальным ртом: она боялась кончить, хотя, судя по конвульсивным движениям и крикам, это произошло уже не один раз.
Она чувствовала меня с собой как рыба в воде. Мы были двумя рыбами, которые плывут куда хотят. Просто рыба по имени Лола знала, куда плывет, а рыба по имени Сережа только догадывалась. Святая Лола хотела выжать из меня все соки и, когда наконец почувствовала, что я семяизвергаюсь, притянула мои ягодицы к себе из последних сил и только в этот момент поцеловала. Мы так и продолжали лежать, чавкая ртами и гениталиями, пока Лола не устала от тяжести моего веса.
– Пойдем теперь в кровать, – сказала она. – Там удобнее.
– Забавно, – говорила Лола. – Двадцать пять лет прошло, а мы по-прежнему бездомные, как студенты. Тогда прятались. Сейчас прячемся. Будто воруем что-то. Воруем то, что принадлежит нам по праву…
Какая-то комическая скромность вдруг овладела нами. Поразительно, что Лола осталась такой же молодой и гладкой на ощупь, как в далекие времена нашего знакомства. Секрет вечной молодости дается в обмен на бессмертную душу.
Я был рад, что у меня появилась такая любовница. Она была нежной, в этой нежности хотелось таять. С нею я смог забыть о неопределенности существования, о загадочных делах, уводящих меня все дальше и дальше от реальности жизни. Вдруг я понял, что весь состою из секса. И что если у меня когда-нибудь и была жена, то только женщина, которая сидит сейчас передо мною.
Мы ели груши и смотрели эстрадную программу местного телевидения. Лола и в молодости к советской эстраде относилась лояльно. Я в те времена много разглагольствовал про Чика Кориа и Аль Ди Меолу. Лолочка стеснялась своих вкусов, но в конце концов мы сошлись на том, что оба любим Адриано Челентано. Отличный самец, альфа-мачо. Он, как и многие мужчины подобного склада, мог быть удивительно нежным.
– Эта песенка появилась уже в новом тысячелетии, – сказала Лола. – «Почему ты изменилась? Почему ты теперь не та, что прежде? Почему ты не сказала сразу, что нельзя любить нелюбимого?» – перевела она припев Сonfessa. – Он продолжает петь в свои семьдесят пять. Последний диск записал всего лишь год назад.
– Пойдем в душ, – подытожил я.
Она поднялась, запахивая идиотский плюшевый халатик, взяла меня за руку:
– У меня такое впечатление, что мы никогда не расставались…
Телефонный звонок вывел меня из состояния равновесия. Илана просила меня заехать за молоком к Александре Яковлевне.
– У них хорьки сделали подкоп под курятник, – смеялась она. – Передушили всех кур. Слава богу, что волки не сделали подкопа под хлев.
Я еще продолжал разговаривать, когда Лола вышла из ванной при полном параде. Я приложил палец к губам.
– Куда собралась? – поинтересовался я, когда разговор с Иланой был закончен. – В оперу? Меня возьмешь?
– Нет, – сказала она ласково, но довольно твердо. – Вечером я занята. Для нас с тобой ровно ничего не значит.
– Какие мы важные, – пробурчал я, застегивая брюки. – Ты здесь надолго?
Она вздохнула, задумалась, показывая, что этот вопрос еще ждет разрешения. В прихожей я надел куртку, поцеловал Лолу и, продолжая насвистывать «Конфессу» Челентано, попрощался.
Коридоры санатория были зловеще пусты в это время суток. Народ разбрелся по процедурам или загорал на пляже. Я спустился на первый этаж, весело перешагивая через две ступеньки. В фойе встретил Шевцова, поздоровался. Володя рассказывал о семье, когда я заметил высокого мужика с пшеничными усами, выходившего из бара. Мне казалось, что прошла вечность, когда Володя наконец закончил рассказ о жизни. Я рванул к рецепции, где сегодня дежурила знакомая девушка Вера.
– Кто это? Кто сейчас прошел мимо?
– Он из 217-го. Остановился с женой. Нормальные отдыхающие…
– Фамилия какая? – почти выкрикнул я.
– Фамилия… – она пробежала пальчиками по клавиатуре. – Вот… Скоробогатов Альберт Сергеевич… А что такое?
Я поблагодарил ее, сообразив, что никто из встреченных мною репликантов под настоящими фамилиями в этом мире не проживает. Сомнений у меня не было. Минуту назад мне повстречался Эдуард Генрихович Ластовский, застреленный десять лет назад, вскоре после убийства Глобуса. Ластовский, мой единственный настоящий и самый беспощадный враг из прошлой жизни. Враг, женившийся на самой любимой в моей прошлой жизни женщине. Какие черти водили меня за нос у берегов озера Нарочь?
Раньше мы воскуряли благовония в священных рощах, мирно пасли бизонов, прыгали через костры и коллективно купались голыми в зеркальных водоемах, а потом пришли цивилизаторы, крестоносцы… белые… Знакомая песенка, да? Я далек от идеализации язычества и гневного демонизма, плохо отношусь к жертвоприношениям, сниманию скальпов и отрубанию голов, но столь напористое продвижение рациональной цивилизации, которая может похвастаться чем угодно, но не глубиной мышления и бескорыстностью веры, постоянно ставит вопрос: «С кем вы, художники слова?».
Смешные, грустные, лиричные рассказы Вадима Месяца, продолжающие традиции Сергея Довлатова, – о бесконечном празднике жизни, который начался в семидесятые в Сибири, продолжился в перестроечной Москве и перешел в приключения на Диком Западе, о счастье, которое всегда с тобой, об одиночестве, которое можно скрыть, улыбнувшись.
Автор «Ветра с конфетной фабрики» и «Часа приземления птиц» представляет свой новый роман, посвященный нынешним русским на Американском континенте. Любовная история бывшей фотомодели и стареющего модного фотографа вовлекает в себя судьбы «бандитского» поколения эмиграции, растворяется в нем на просторах Дикого Запада и почти библейских воспоминаниях о Сибири начала века. Зыбкие сны о России и подростковая любовь к Америке стали для этих людей привычкой: собственные капризы им интересней. Влюбленные не воспринимают жизнь всерьез лишь потому, что жизнь все еще воспринимает всерьез их самих.
«Вечный изгнанник», «самый знаменитый тунеядец», «поэт без пьедестала» — за 25 лет после смерти Бродского о нем и его творчестве сказано так много, что и добавить нечего. И вот — появление такой «тарантиновской» книжки, написанной автором следующего поколения. Новая книга Вадима Месяца «Дядя Джо. Роман с Бродским» раскрывает неизвестные страницы из жизни Нобелевского лауреата, намекает на то, что реальность могла быть совершенно иной. Несмотря на авантюрность и даже фантастичность сюжета, роман — автобиографичен.
«Ашантийская куколка» — второй роман камерунского писателя. Написанный легко и непринужденно, в свойственной Бебею слегка иронической тональности, этот роман лишь внешне представляет собой незатейливую любовную историю Эдны, внучки рыночной торговки, и молодого чиновника Спио. Писателю удалось показать становление новой африканской женщины, ее роль в общественной жизни.
Настоящая книга целиком посвящена будням современной венгерской Народной армии. В романе «Особенный год» автор рассказывает о событиях одного года из жизни стрелковой роты, повествует о том, как формируются характеры солдат, как складывается коллектив. Повседневный ратный труд небольшого, но сплоченного воинского коллектива предстает перед читателем нелегким, но важным и полезным. И. Уйвари, сам опытный офицер-воспитатель, со знанием дела пишет о жизни и службе венгерских воинов, показывает суровую романтику армейских будней. Книга рассчитана на широкий круг читателей.
Боги катаются на лыжах, пришельцы работают в бизнес-центрах, а люди ищут потерянный рай — в офисах, похожих на пещеры с сокровищами, в космосе или просто в своих снах. В мире рассказов Саши Щипина правду сложно отделить от вымысла, но сказочные декорации часто скрывают за собой печальную реальность. Герои Щипина продолжают верить в чудо — пусть даже в собственных глазах они выглядят полными идиотами.
Роман «Деревянные волки» — произведение, которое сработано на стыке реализма и мистики. Но все же, оно настолько заземлено тонкостями реальных событий, что без особого труда можно поверить в существование невидимого волка, от имени которого происходит повествование, который «охраняет» главного героя, передвигаясь за ним во времени и пространстве. Этот особый взгляд с неопределенной точки придает обыденным события (рождение, любовь, смерть) необъяснимый колорит — и уже не удивляют рассказы о том, что после смерти мы некоторое время можем видеть себя со стороны и очень многое понимать совсем по-другому.
Есть такая избитая уже фраза «блюз простого человека», но тем не менее, придётся ее повторить. Книга 40 000 – это и есть тот самый блюз. Без претензии на духовные раскопки или поколенческую трагедию. Но именно этим книга и интересна – нахождением важного и в простых вещах, в повседневности, которая оказывается отнюдь не всепожирающей бытовухой, а жизнью, в которой есть место для радости.
«Голубь с зеленым горошком» — это роман, сочетающий в себе разнообразие жанров. Любовь и приключения, история и искусство, Париж и великолепная Мадейра. Одна случайно забытая в женевском аэропорту книга, которая объединит две совершенно разные жизни……Май 2010 года. Раннее утро. Музей современного искусства, Париж. Заспанная охрана в недоумении смотрит на стену, на которой покоятся пять пустых рам. В этот момент по бульвару Сен-Жермен спокойно идет человек с картиной Пабло Пикассо под курткой. У него свой четкий план, но судьба внесет свои коррективы.