Искушение архангела Гройса - [30]
Мы оставили машину на обочине дороги и побрели по бездорожной траве. Воды еще не было видно, но озеро Нарочь чувствовалось где-то рядом.
Кладбище лежало на спуске к озеру и возникло перед нами в зловещей отчетливости среди кустов и стоящих в низине деревьев, что казались равными крестам по высоте.
– Погуляй пока, осмотрись, – предложил приятель. – Хорошее место?
– Слушай, как тебя зовут? – спросил я.
Парень зыркнул на меня колючими очами.
– Микаэл. Ми-ка-эл, – выговорил он по слогам со значением. – В переводе означает «Кто как Бог?». Это вопрос. Мое имя – главный вопрос философии. Можно перевести «никто не равен Богу». Можно – «Который как Бог». Впрочем, ты можешь звать меня просто Мишей.
– Очень приятно.
Мы разошлись в разные стороны: Микаэл удалился куда-то под откос. Я остался среди могил, обыкновенных крестов и советских обелисков, не понимая, что, собственно, может быть здесь интересным.
Ночь случилась лунная: пригорок хорошо просматривался. К тому же у меня была зажигалка. Первый памятник принадлежал славной старушенции в темном платочке. На овальном фотопортрете сидела бабушка, которую можно пожелать любым внукам. Опрятная, ласковая. На камне было выбито по-польски: Wolaj Veronika Egorovna, Urozd. 1908 R, zyla 76 L, zm. 24.XI.1984. Рядом располагалась могила ее мужа, обозначенного как Stp. Wolaj, zyl 71, zm. 2. VIII. 1973. Следующая могила в ряду принадлежала кому-то из членов рода, но надпись на ней была уже по-русски. Валай Юлия Степановна, 1896–1963. Я с одобрением отметил ее приверженность алфавиту Кирилла и Мефодия. Основное потрясение ждало меня впереди.
Прогуливаясь среди могил, я разглядывал внешние очертания памятников, размышлял о преобладании православных крестов над католическими, но именами усопших не интересовался. Мишка не появлялся. В принципе я мог бы бросить его здесь. Человек, сравнивающий себя с Господом, способен, на мой взгляд, найти дорогу до дома самостоятельно. Бессмысленные плутания надоели, и я присел на лавочку возле одной из могильных плит. Закурил, радуясь звенящей тишине Купальской ночи. Здесь языческих праздников не отмечали. Люди мирно спали в своих могилах.
По соседству лежал Теляк Иван Николаевич 1932 года рождения. Я от нечего делать готов был помянуть незнакомца, но не мог из-за отсутствия традиционного напитка. До меня дошло, что человек, чей дом я сегодня с пристрастием рассматривал, носит такую же фамилию. Кажется, по другую сторону шоссе находилась деревня с таким же названием. Целяки на местном наречии. Я встал, чтобы проверить догадку.
Следующее захоронение принадлежало Теляку Леониду Михайловичу, родившемуся в 1942 году. Неподалеку располагалась могила Теляка Петра Устиновича. Я пошел по кладбищу, содрогаясь от незыблемости и правоты патриархального крестьянского мира. Я находился на семейном погосте Теляков. Теляки, их жены и дети окружали меня со всех сторон, высокомерно поглядывая с выцветших фотографий и внушая ужас своей необъяснимой общностью.
Теляк Елена Викентьевна. Теляк Андрей Семенович. Теляк Иосиф Викентьевич. Теляк Егор Иосифович. Теляк Татьяна Семеновна. Теляк Анатолий Иванович. Теляки Мария Викентьевна и Александр Иосифович, похороненные рядом. Теляк Леонид Семенович. Теляк Михаил Петрович. Теляк Надежда Павловна. Теляк Мария Михайловна. Теляк Леонид Антонович. Теляк Иван Михайлович. Cielak Helena. Cielak Michal. Cielak Leonid. Теляк Павлина Семеновна. Теляк Семен Семенович. Теляк Анна Семеновна. Теляк Устин Викентьевич. Теляк Андрей Семенович. Теляк Антон Михайлович. Теляк Александр Адамович. Теляк Виктор Анатольевич. Теляк Зинаида Васильевна. Теляк Андрей Ильич. Теляк Анатолий Иванович. Теляки Иосиф Михайлович и Лариса Ивановна. Теляк Викентий Мартинович. Теляк Юльян Семенович. Теляк Владимир. Теляк Иван. Теляк Мария. Теляк Леонид Петрович…
Несколько случайных имен вроде Гурских и Полещуков лишь подтверждали, что из каждого правила есть исключения.
Одна из могил заслуживала особого внимания. Я обнаружил ее в самом конце осмотра, хотя находилась она чуть не в центре. Мраморный клинообразный памятник советского образца, свежие цветы на плите, рюмка с прозрачной жидкостью, плавающая в ней засохшая березовая сережка. Все бы ничего, если бы не портрет, размещенный на обелиске в характерной овальной рамочке. На нем был изображен генералиссимус Сталин в скромном кителе без знаков отличия. Надпись на плите гласила: «Теляк Иосиф Виссарионович». Я перекрестился, понюхал содержимое стопочки. Все правильно, без обмана. Поминать генералиссимуса не стал.
По существу, этот пятачок земли на берегу самого обширного в Республике Беларусь водоема принадлежал одному роду, одной крови, одному духу. У меня было ощущение, что я оказался на могиле гигантского доисторического животного или небывало могущественного царя.
Мишаня появился из темноты, обхватив какой-то тяжелый предмет, завернутый в мешковину. Недоверчивый блеск в его глазах сменился на непонятное сладострастие и алчность.
– Дело сделано, – громко сказал он. – Отвезешь обратно?
– Что там у тебя?
– Узнаешь. В правильное время. В назначенный час. Не торопи события.
Раньше мы воскуряли благовония в священных рощах, мирно пасли бизонов, прыгали через костры и коллективно купались голыми в зеркальных водоемах, а потом пришли цивилизаторы, крестоносцы… белые… Знакомая песенка, да? Я далек от идеализации язычества и гневного демонизма, плохо отношусь к жертвоприношениям, сниманию скальпов и отрубанию голов, но столь напористое продвижение рациональной цивилизации, которая может похвастаться чем угодно, но не глубиной мышления и бескорыстностью веры, постоянно ставит вопрос: «С кем вы, художники слова?».
Смешные, грустные, лиричные рассказы Вадима Месяца, продолжающие традиции Сергея Довлатова, – о бесконечном празднике жизни, который начался в семидесятые в Сибири, продолжился в перестроечной Москве и перешел в приключения на Диком Западе, о счастье, которое всегда с тобой, об одиночестве, которое можно скрыть, улыбнувшись.
Автор «Ветра с конфетной фабрики» и «Часа приземления птиц» представляет свой новый роман, посвященный нынешним русским на Американском континенте. Любовная история бывшей фотомодели и стареющего модного фотографа вовлекает в себя судьбы «бандитского» поколения эмиграции, растворяется в нем на просторах Дикого Запада и почти библейских воспоминаниях о Сибири начала века. Зыбкие сны о России и подростковая любовь к Америке стали для этих людей привычкой: собственные капризы им интересней. Влюбленные не воспринимают жизнь всерьез лишь потому, что жизнь все еще воспринимает всерьез их самих.
«Вечный изгнанник», «самый знаменитый тунеядец», «поэт без пьедестала» — за 25 лет после смерти Бродского о нем и его творчестве сказано так много, что и добавить нечего. И вот — появление такой «тарантиновской» книжки, написанной автором следующего поколения. Новая книга Вадима Месяца «Дядя Джо. Роман с Бродским» раскрывает неизвестные страницы из жизни Нобелевского лауреата, намекает на то, что реальность могла быть совершенно иной. Несмотря на авантюрность и даже фантастичность сюжета, роман — автобиографичен.
Сначала мы живем. Затем мы умираем. А что потом, неужели все по новой? А что, если у нас не одна попытка прожить жизнь, а десять тысяч? Десять тысяч попыток, чтобы понять, как же на самом деле жить правильно, постичь мудрость и стать совершенством. У Майло уже было 9995 шансов, и осталось всего пять, чтобы заслужить свое место в бесконечности вселенной. Но все, чего хочет Майло, – навсегда упасть в объятия Смерти (соблазнительной и длинноволосой). Или Сюзи, как он ее называет. Представляете, Смерть является причиной для жизни? И у Майло получится добиться своего, если он разгадает великую космическую головоломку.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Настоящая книга целиком посвящена будням современной венгерской Народной армии. В романе «Особенный год» автор рассказывает о событиях одного года из жизни стрелковой роты, повествует о том, как формируются характеры солдат, как складывается коллектив. Повседневный ратный труд небольшого, но сплоченного воинского коллектива предстает перед читателем нелегким, но важным и полезным. И. Уйвари, сам опытный офицер-воспитатель, со знанием дела пишет о жизни и службе венгерских воинов, показывает суровую романтику армейских будней. Книга рассчитана на широкий круг читателей.
Боги катаются на лыжах, пришельцы работают в бизнес-центрах, а люди ищут потерянный рай — в офисах, похожих на пещеры с сокровищами, в космосе или просто в своих снах. В мире рассказов Саши Щипина правду сложно отделить от вымысла, но сказочные декорации часто скрывают за собой печальную реальность. Герои Щипина продолжают верить в чудо — пусть даже в собственных глазах они выглядят полными идиотами.
Роман «Деревянные волки» — произведение, которое сработано на стыке реализма и мистики. Но все же, оно настолько заземлено тонкостями реальных событий, что без особого труда можно поверить в существование невидимого волка, от имени которого происходит повествование, который «охраняет» главного героя, передвигаясь за ним во времени и пространстве. Этот особый взгляд с неопределенной точки придает обыденным события (рождение, любовь, смерть) необъяснимый колорит — и уже не удивляют рассказы о том, что после смерти мы некоторое время можем видеть себя со стороны и очень многое понимать совсем по-другому.
«Голубь с зеленым горошком» — это роман, сочетающий в себе разнообразие жанров. Любовь и приключения, история и искусство, Париж и великолепная Мадейра. Одна случайно забытая в женевском аэропорту книга, которая объединит две совершенно разные жизни……Май 2010 года. Раннее утро. Музей современного искусства, Париж. Заспанная охрана в недоумении смотрит на стену, на которой покоятся пять пустых рам. В этот момент по бульвару Сен-Жермен спокойно идет человек с картиной Пабло Пикассо под курткой. У него свой четкий план, но судьба внесет свои коррективы.