Искушение архангела Гройса - [24]

Тот неохотно поднял глаза:

– Что тут говорить. Фуфлогоны. Предложить ничего не могут. Извращаются. Мы их учим. Лечим. Многие возвращаются к нормальной жизни. Те, кто не хочет, – добро пожаловать на Окрестино, Володарского. Или в Новинки. А еще лучше – чемодан, вокзал, Европа. Нам здесь пидоры не нужны.

Наступила неловкая пауза. Она вряд ли была связана с грубостью высказанного, а лишь с его рубленой неполнотой. «Революцией в сетях» в Нарочи никто не интересовался. Ольга перехватила инициативу, воспользовавшись затишьем:

– Во-первых, что мы все о плохом да о плохом! – Перевела дыхание и продолжила: – Во-первых, давайте выпьем за наш праздник. Эдик, умой личико водичкой! У тебя уже глаза соловьиные. С Днем независимости, друзья! Мы скоро новый дизайнер в квартире сделаем. Вот увидите!

Народ одобрительно зашелестел, загремел бокалами. У Шаблык был роскошный столовый сервиз, купленный еще в советские времена в Чехословакии: он до сих пор служил им верой и правдой. Биографию Шаблыки я не знал, но хозяин, видимо, принадлежал к номенклатуре и до сих пор имел в республике политический вес.

– Это правда, что поляки угнали у вас машину? – неожиданно спросила меня девушка, сидевшая напротив. – Я что-то такое слышала… Как вам удалось ее вернуть?

Я вздрогнул:

– Да нет, все нормально. Просто я встретил друга детства на свадьбе. Съездили с ним в Островец.

– Как там? Хорошо? – спросила девушка.

– Плохо, – ответил я. – В Гродненской области всегда было хуже, чем у нас.

– В Гродненской области цивилизация, – заявил вдруг интеллигент из коммунального хозяйства. – Там чище, чем у нас. Католическая традиция чистоплотней.

– В психиатрии это называется анальным комплексом, – согласился я. – Человек пытается вымыть и очистить все окружающее. Стирает одежду несколько раз в день, меняет постель…

– Наверное, у таких людей совесть нечиста, – согласилась девушка. – Вот они и пытаются все вокруг обелить.

– Нет!!! – поймал нас Шаблыка на слове. – Если совесть нечиста, то люди пытаются все вокруг очернить! Достижения социализма, например. Кусать руку, тебя кормящую, – это традиция особых народов. У них это в природе – подсадить людей на чувство вины. Думаете, евреи обижены на немцев? Да ничуть! Сначала создается легенда о зверствах. Наивный арийский народ проникается чувством вины, и все. Бери его тепленьким. Они вновь захватили Германию, подсадив ее на чувство вины. С Россией происходит то же самое. Аналогичная схема.

– Все эти чубайсы из наших местечек, – горько выдохнула Ольга. – Разбогатели, возвысились. Вот и хотят вернуться. Теперь уже полными хозяевами. Смешно даже. Хозяева должны быть красивы и благородны. А тут – попки шкафчиком, кривые ножки… Про шнобели я не говорю. А нам… Нам нужно себя беречь. В женщине должна быть загадка. Она должна спать в носочках. Вы спите в носочках, Иланочка?

Лев Васильевич, светский лев, сохранявший до поры до времени осторожный нейтралитет, вспомнил вдруг историю своей юности:

– Эдуард Палыч, а вот Пидопличко во время войны спас еврея, прятал его в погребе, кормил. И что ты думаешь? Тот после победы устроил всех его детей в институты. Дураков, дебилов. Они отучились, стали доцентами, завкафедрами. Понимаешь, какой благодарный человек. На добро ответил добром.

– Ха-ха, Лева! А какая польза от этих дебилов народному хозяйству? Ты подумал, какая хитрожопая у твоего подпольщика получилась благодарность?

– А мы были в пионерском лагере между Хостой и Мацестой, – вставила Оленька. – И вот пошли с подружкой в горы и сделали там себе шапки из папуаса…

Она почувствовала, что говорит что-то не то, и остановилась. В комнате воцарилось молчание. Громко жужжали мухи. На фоне обличения отдельных народов шапки из папуаса казались чем-то чрезмерно кровожадным.

– Из чего, Оленька? Из какого папуаса? – спросил Шаблыка вежливо.

– Как из какого? Там заросли его. Заросло все кругом. Хоста и Мацеста, это же на юге.

– Оленька имела в виду папоротник, – расхохотался Эдуард. Он научился понимать жену и мог бы устроиться к ней в переводчики.

Все было засмеялись, но в разговор неожиданно включилась моя супруга. Я понимал, каково ей все это выслушивать, но думал, что из чувства добрососедства она готова на жертвы. Она начала решительно.

– Я еврейка и по матери, и по отцу, – сказала Илана, сразу расставив все точки над i. – Пятая статья. Пятая колонна. На юрфак ход был закрыт. На экономический тоже. Пошла на экологию. В семье говорилось: если хочешь чего-нибудь здесь достичь, будь лучше прочих в несколько раз. В сто раз, в двести. Это возможно, парни. Я и старалась. Я всю жизнь работала, училась, я книжки читала, когда вы водку пили. Я в шахматы умею играть лучше всех в этой комнате. Я понимаю, что вы психуете, но это государство создали мы! Думаете, зря наши дедки и бабки топтались под луной Шагала? – Илана показалась мне пьяной. – Мужчины… вы что, не знали, что я жидовка? Вы – дураки курносые, мать вашу! – Она встала, вздохнула, окинула стол пьяноватым взглядом… – С вашими выводами моя жизнь не совпадает. Я здесь новый человек, конечно… – Ланка совсем разошлась. – Вы говорите, что на войне погиб каждый четвертый белорус, гордитесь этим. А чем тут гордиться? Воевать надо, а не умирать… Здесь замочили миллион евреев, что уже половина всех жертв… Сто двадцать тысяч угнанных в Германию не вернулись, но тоже вошли в списки погибших. А че они не вернулись, парни? Че они не вернулись к вашему Сталину? Сели пить баварское светлое? Такой вот день Незалежнасци. Скажите, пожалуйста, я что… виновата в том, что я еврейка? Меня мама так родила… Если мы в чем-то виноваты, соберите документы, передайте в Гаагу, куда угодно. Устройте суд, трибунал, и мы ответим. А что трепаться-то зря? Это моя страна. Моя. Наша. Общая! Лучшее, что я сделала в жизни, – вернулась на родину. Здесь лежат кости моих предков начиная с четырнадцатого века. Ваши кости тоже здесь лежат. Вашим костям тесно? Вы знаете имена ваших прадедов? А я знаю! – Илана вздохнула и села на свой табурет. Я заметил, что она очень перебрала сегодня.