Искупление. Том первый: Озерон - [6]

Другие больные с ужасом ждут своей очереди на необходимую, но бессмысленную в этих условиях процедуру. Из-за разделяющей палатку металлической перегородки послышался визг пилы, вгрызающейся в кость. Высок этот звук, но крик, сдерживаемый кляпом, еще выше.

Историка чуть не выворотило наизнанку, он отшатнулся и задел рукой противно задребезжавший медицинский столик. Кранц не дал ему упасть, схватив и подтянув за подмышки, от чего тот совсем стал похож на мешок. Санитар повернулся на шум и криво ухмыльнулся:

–Гляди, какой нежный. Небось, только от мамкиной юбки отстал – гогоча, он указал на Историка пальцем. – А вот и мамка рядом. Ишь, как заботится. Выведи, а то сейчас пол заблюет, потом поскользнётся и к нам попадет.

Угрюмые обитатели палатки присоединились к неудачной шутке, сипло давясь натужным смехом.

–Заткнись, иначе спринцовку затолкаю куда нужно, потом долго выковыривать будешь – пообещал медбрату Кранц, выталкивая Историка наружу. Как раз вовремя – неуверенно шагнув, тот полусогнулся и начал шумно блевать.

Вышедший из палатки санитар вынес ведро с бинтами и подставил его Историку, чем вызвал у того еще один приступ тяжкой рвоты.

Хмурый Кранц стоял неподалеку, но спиной к действию. Рядом незаметно появился медик. Лейтенант сплюнул и вытащил из нагрудного кармана жестяной портсигар. Ловко выбив тоненькую папироску, потянулся за спичками. Поскребя щетину, грузный медбрат опередил его, достав из необъятного кармана халата зажигалку, и помог прикурить. Портсигар вернулся в карман. Они молча постояли пару секунд. Неожиданно санитар пожаловался вслух неизвестно кому:

–Обезболивающих-то нет, вот и латаем и режем их как есть, на живую. Посиди тут денек так вообще оглохнешь. Пусть покричит, зато живой останется. Нельзя не кричать, совсем больно иначе – он вопросительно посмотрел на Кранца. Тот передал ему дымящийся остаток папироски.

Крепко затянувшись, санитар продолжил свой монолог в никуда:

–Говорят, раньше вот напластают тебя мечом как докторскую, тут уже не сшить, не перевязать – лежи, умирай, на кишки свои смотри. Долго, некоторые часами так отходили. А сейчас гуманизм, попали в руку или ногу – не велика потеря, лежи смирно, выковыряют кусочек, перевяжут где положено, вот и живой, и вроде как повоевал. Единственно, что может и отрежут чего, так ведь протезы не дураки придумали. А если куда посерьезней ранят – голова там, или сердце, или вообще граната-идиотка зацепила, так изволь помереть. Так нет же – еще одна крепкая затяжка, – живучие гады. Тот, с лицом-то – ему и глаз разорвало, и мозг задело, а все кричит, жить просится. А там уже опухоль, гнить начинает все. Ему бы в госпиталь, так тот разбомбили еще дней пять назад. А ты сиди с ними, мучайся. Тебя один, а их – десяток, и каждый день прибавляются – поток сетований закончился с последней затяжкой, и санитар вернулся в свой маленький ад, напоследок щелкнув бычок в рой мух, собравшийся вокруг ведра.

Немного оклемавшийся Историк наконец разогнулся и угрюмо посмотрел на командира. Во рту стоит резкий противный привкус, до судорожного отвращения скрипят зубы. Кранц молча протянул небольшой флакон с янтарно-чистым содержимым. Отвинтив пробку, Историк принюхался – виски! Острый запах алкоголя вернул некоторую реальность чувствам. Осторожно пригубив, он прополоскал рот и сплюнул. Второй глоток мгновенно осушил флакон. Обжигающая жидкость быстро разогрела горло, стремительно опускаясь вниз. Перехватило дыхание, и уже через секунду мощный выдох очистил легкие от тяжелого духа полевой медицины.

Прояснившимся взглядом он обратился к Кранцу. Тот с хрустом размял плечи и повернул Историка к закатному солнцу. Неяркий багровый диск стремился скорее скрыться за горизонтом. Солнцу было не привыкать – тысячелетиями оно взирало с небес за тем, как копошатся люди на земле, убивая и калеча друг друга. Безмолвно принимало светило молитвы и стоны миллионов. Сколько побоищ и полей трупов оно освещало, сливая все краски в единый багрянец.

Молча они смотрели на этот закат. Легкий ветерок добавляет сухой шепот в безмолвие, внезапно повисшее над лагерем.

–Я не знаю, зачем убивают они – нарушил тишину Кранц. – но я знаю, зачем нужны мы. Остановить их. Наша одна смерть за сотни жизней других. Наша боль за спокойствие и счастье оставшихся. Не проси награды – еще плюнут на могилу, скажут дурак. Мог бы прекратить борьбу, остаться живым. Не слушай, их – обманывают. Слабые любят оправдания. Для них не ведомы ни честь, ни совесть. Мы – другие. Мы можем выстоять. Это наш ДОЛГ.

–

Протяжный гул и приглушенный грохот камнепада выводит Историка из забытья. Схватив ранец и винтовку, он порывается было к выходу, но Лис схватывает его за воротник так, что тугая ткань врезается в горло. Булькнув что-то неразборчивое, он осел на трясущийся пол пещеры. Чертыхнувшись, Лис валит его ничком. Остальные бойцы попрятались кто как мог.

Угрожающе трясутся стены пещеры, кажется, вот-вот обрушится ставший ненадежным свод. Мимо входа проносится мелкий щебень, дробно стуча о породу. Огромный кусок скалы с грохотом чуть не забаррикадировал выход. Ужас древнего человека перед природой вырвался на свободу и полностью овладел Историком.