Искры гнева - [59]

С годами дружба их не прекратилась. Гордей после смерти Ивана Сирка и когда ему отрубили руку, осел на Волчьей — казачьем зимовнике в Каменке, ходил на Дон с чумацкими обозами, помогал, чем мог, бедным горемыкам. Затем громил панские усадьбы в отряде Кондратия Булавина.

В тех повстанческих отрядах вместе с ним был и Пётр Скалыга. После поражения под Тором Пётр возвратился в Сечь. А там разлад, раздор… Долго не раздумывая, Пётр пошёл бить короля Карла. На костылях, со шведской пулей в ноге и с царским отличием за Полтавскую баталию он добрался сначала до Донца, затем до села Маяки. И здесь остался.

— Да, оттопался я уже, — вздохнул Скалыга.

— Вот зарядил: ку-ку да ку-ку, — покачал головой Гордей.

— А что поделаешь. Что на душе, то и на языке. И некому пожаловаться… А ты, Гордей, всё ещё лезешь в каждую бучу? — спросил вдруг Пётр, меняя тему разговора.

— В мыслях, да ещё, бывает, во сне, — произнёс Головатый как-то неохотно, с затаённой грустью. И, помолчав, сказал: — Так вот, заехал я к тебе в гости и за советом…

— Что, ожёгся где-нибудь? Или, может, везде уже искоренил неправду? — шутливо прищурив левый глаз, спросил Скалыга.

— Нет, приехал попрощаться! — твёрдо сказал Головатый. — Подамся на Правобережье.

— Потянуло в родную хатёнку? — подмигнул Скалыга.

— А чего ж, заведу пчёлок, — усмехнулся Гордей, — и буду забавляться, как кое-кто забавляется этими божьими мухами… А гостить буду в доме-дворце ясновельможного пана Потоцкого…

— Да ну?.. — нарочито удивлённо воскликнул Скалыга.

— Побывал я в церкви, в подземелье, — вздохнул Гордей. — Наведался…

— Проверил? — Лицо Петра сразу стало серьёзным. Он поднялся, сделал несколько шагов взад-вперёд и снова сел на колоду, поближе к Гордею. — И что же? — спросил нетерпеливо.

— Котёл, как и раньше, полон. И всё остальное тоже на своём месте. Но кое-что, кажется, уже заржавело… — Гордей опять вздохнул. — Все эти дни, Петро, искал я того, кто смог бы высекать искры гнева не только из своего сердца, но и из других сердец…

— Из тех, кто когда-то вместе с нами высекал эти искры, по-моему, есть крепкие, сильные…

— С некоторыми я встречался. Но о том, что видел, не хочется даже вспоминать. Один стал мироедом, другой горшки лепит, третьего заарканили в крепостные. А одного молодого, судя по всему — очень горячего, пламенного, у меня из-под самого носа выхватили. Говорили мне, что есть и ещё отважные, но я их, признаюсь, не видел. Хотя вру, видел. Видел, Петро, настоящего казака. Правда, в юбке. Но это такой казак, что любого казака заткнёт за пояс. Жалею, что не пришлось узнать, чья она дочка… Вот так, Петро… Даже некому передать свои пистолеты. Разве той, что в юбке, Хрысте?..

— Хрысте, говоришь? — переспросил Скалыга. — Если она из Ясенева, то это дочка Калача, побратима Семёна Драного. Были они, как говорят, не разольёшь водой. И погибли, сражаясь плечом к плечу. А Хрыстя — та в отца. Не из трусливых девка, знаю.

Гордей на эти слова побратима ничего не сказал. Он сидел молча, о чём-то раздумывая.

— Сколько вёсен и зим, как ты, Головко, не бывал в этих краях? — спросил Скалыга.

— Четыре.

— А сколько пропутешествовал с тем рудоискателем Капустиным?

— Одно лето и осень.

— Вроде и не много прошло времени, — как бы размышляя вслух, сказал Пётр, — а событий всяких за эти годы о-го-го!.. Раньше, бывало, если пришлось бедному человеку туго или душа волн запросила, он махнёт рукой на паеское поместье и сюда, в Дикое поле. А здесь, и степях, как в море: ищи-свищи…

— Да, было, — кивнул головой Гордей.

— А теперь, — сказал гневно Скалыга, — по всяким указам, дарственным грамотам от самого царя его приближённые и здесь прибирают к рукам землю и людей!

— Не упоминай при мне этого ненавистного царя, — попросил Гордей. — Схватил он и словно когтями разодрал землю у Днепра, Слобожанщины. А теперь раздаривает своим вельможам и Дикополье.

— Вот и я говорю, — оживился Скалыга. — Зажали нас, что и дышать нечем. Барщину вводят. Людей перегоняют, как скот, с одного места на другое. И укореняют где хотят. Когда-то мы высекали искры гнева из людских сердец против царя, князей, воевод, против того хитреца и плута, кошевого атамана Кости Гордиенко, против гетмана Мазепы и всяких старшин-хапуг. А сейчас тех искр почти и не видно. Они едва-едва теплятся… Люди стали какие-то мелкие душой. Иногда даже думаешь: для кого же я высекал эти искры?..

— Ты, Пётр, что это, как хорёк, стал подпускать вонючего духу! — прервал язвительно Скалыгу Головатый.

— Как хорёк? — обиделся Скалыга. — Тьфу на тебя…

— Я, конечно, не думаю, что ты трусом заделался, — встал Гордей. — Но чепуху действительно мелешь. Не знаю, как ты, а я верю в "святое дело". Из пистолета Ивана Сирка, пусть ему покойно будет в могиле, Головатый за волю горемычного народа не промахнётся.

— А я хотя и присматриваю за пчёлами, — поднялся и Скалыга, — но иногда и добрых людей на медок к ульям приглашаю. И если, бывает, горят имения вельможных, то и тоже кое в чём к этому причастен…

— Вот и поисловедовались мы, — сказал весело Гордей, обнимая Скалыгу. — Теперь должен начаться между нами и настоящий задушевный разговор.