Искры гнева - [101]

"А может быть, тебе, Гордей, — стал он упрекать сам себя, — нужно было как-то избежать этой острой стычки с Балыгой, не говорить ему прямо, а как-то немного хитрее, умнее или мягче, не идти на пролом, а как бы в обход… Это как на поединке, где нужно быть осмотрительным, осторожным. Ведь и словом можно хорошо пронять. Оно бывает и тупое и острое. Словом можно и защищаться, и нападать, и выигрывать бой. Балыга, наверное, был уверен, что целится точно и сильным зарядом. Сто чертей тебе в бок!.. Видишь ли, свежеиспечённый полковник алешковского содержания собирается защищать страну от внешних врагов. А свои приспешники пусть арканят, истязают людей… Да-да, пусть неволят…"

Немного успокоившись, Гордей подумал: не обманул ли он самого себя, зацепившись за этот соблазнительный крючок… Балыга привязал его к своему возу и хочет погонять. "Да, дело с приютом бедноты может сорваться… Может… А может, и не сорвётся? Крепость-то нужна? Нужна… Ну что ж, как оно будет дальше, посмотрим…"

Над морем посветлело. Небо на востоке начало покрываться багрянцем, и постепенно, словно выплывая из воды, над горизонтом поднялся большой красноватый диск. От него будто повеяло холодным пламенем. Диск поднимался всё выше и выше, начал тускнеть, и вскоре по морю протянулась широкая, игривая, серебристая дорога.

Головатому вдруг почудилось, будто бы это серебристое мерцание оживает, превращается в звуки, тонкие, высокие, переливчатые. Они льются над морем, над степью, достигают руин крепости, поднимаются к луне. Гордей поднялся и пошёл наугад туда, откуда лились эти звуки.

В проломе крепостной стены, на поваленном частоколе, сидел Санько и играл на сопелке. Он то быстро перебирал пальцами, то вдруг прижимал их к сопелке и, казалось, нежно гладил её.

Заворожённый игрою, Гордей долго стоял за спиною у паренька… Он понял — Санько сочиняет музыку о море. А море, залитое светом луны, утихало, готовилось ко сну, и шума его почти уже не было слышно. На разостланную луной дорогу падали звёзды, покачивались на волнах, исчезали в них, выныривали снова. Повсюду на воде сверкали, переливались золотые и серебряные блёстки.

Головатый не стал тревожить Санька и тихо, осторожно отошёл. "Всё-таки надо отправить хлопца в Тор, к летописцу Щербине учиться. Снарядить, и пусть едет с надёжным попутчиком. А может быть, даже и самому отвезти…" Вслед за этой мыслью появилась, как бы рождённая ею, другая: о поездке в придонецкий край.

"После схватки с Балыгой, — стал размышлять Головатый, — наверное, придётся оставить эти азовские и кальмиусские берега. Жаль только потраченного времени. Прибился к берегу, да не к тому… Пошёл, казалось, по прямой, а получилось в обход, по окольной дороге. Но разве кружить мне впервой?.. Ничего, побываем и на берегу Северского, а оттуда, как было задумано, махнём и поздороваемся со Славутой…"

Возвращаясь на облюбованное уже место около сторожевой башни, Головатый заметил, как впереди мелькнула и спряталась за частоколом чья-то высокая фигура. Это не удивило его и не испугало. А всё же, по старой привычке, коснулся рукояток пистолета и ятагана: на месте ли?

Лежать на сбитой траве Гордею было удобно. Но заснуть всё равно долго не мог. Его завораживали нежные трели звуков, которые струились из свирели Санька. В душу вливался покой. Хотелось отогнать всё неприятное и ни о чём не думать. Вдруг Гордей увидел, как из-за частокола, крадучись, вышел неизвестный человек? высокий, в косматой шапке и полушубке, какие носили алешковцы. Остановился, пригнулся, начал присматриваться. Видимо, проверял: здесь ли понизовец? Заметив лежащего Гордея, снова шмыгнул за частокол.

"Наверное, Балыга со Сторожуком что-то замышляют, — подумал Головатый. — Ладно, пусть замышляют, плетут свои сети. Не попадусь! Голыми руками не возьмут! Посмотрим ещё, кто в кого первый прицелится…"

День начался для Гордея с неожиданностей. Рано утром, ещё до восхода солнца, он пошёл в низину напоить коня, проверить, не трёт ли ему путо, а может быть, и поискать для него лучшее пастбище. Но коня на том месте, где вчера оставил, не было. Появившийся неожиданно, словно из-под земли, всё тот же высокий в мохнатой шапке алешковец, догадавшись, за чем пришёл понизовец, сказал, что всех лошадей перегнали на другое пастбище. Гордей понял, что за ним не только следят, но и лишают возможности куда-нибудь выехать. Это возмутило его. Он решил пойти на новое пастбище и забрать своего коня.

Объясняя, где находится конь, алешковец как бы между прочим сказал, что Головатого давно разыскивают какие-то пришлые или здешние люди из хуторов — два парня и девушка, а у них аж пять лошадей.

— Да вон, кажется, они, — показал алешковец в направлении рощи, где ехали какие-то всадники. Но их было только двое.

Встреча с Хрыстей и Семёном для Гордея была неожиданной и радостной. "Надо же, — посмотрел с восхищением на девушку Головатый, — всё-таки освободила из Изюмской крепостной тюрьмы своего наречённого! Как же это ей удалось? Но как и почему они очутились здесь, на берегу Азовского моря?.."

Хрыстя со слезами на глазах начала рассказывать Гордею о слуге Шидловского, татарчуке Гасане, который помог освободить из неволи людей и которого только что схватили какие-то дозорные и повели на допрос к здешнему полковнику. Они с Семёном пытались им объяснить всё, но их даже слушать не захотели.