Искра в ночи - [36]

Меня не волнует, как Джеймс отзывается об индустриализации и о том, что она принесет человечеству, вред или пользу. В те минуты, когда вся площадь озарилась ослепительным светом и все горело вокруг (свет был таким ярким, что я подумала: «Наверное, Луна сейчас видит нас точно так же, как мы видим ее»), я почувствовала уверенность: все изобретенное человеком – просто идеально, и люди – невероятные существа, потому что умеют мечтать и воплощать свои мечты. Разве мы не подобны крошечным богам? Мы пытаемся дотянуться до Солнца, а когда понимаем, что дотянуться никак не получится, мы создаем его сами.

После этого мы прогулялись по проспекту, сплошь заставленному палатками с едой. Мы перепробовали почти все, пока не почувствовали, что скоро лопнем. Мы катались на чертовом колесе (ты когда-нибудь на нем каталась?), пока меня не затошнило. А потом пора было ехать домой. Мне было велено вернуться домой к часу ночи, поэтому нам пришлось уйти до полуночи, то есть до финала светового представления.

По дороге к станции мы едва волочили ноги. Мы сели в ближайший поезд, идущий к нам. Ощущения были странные: восторг и уныние одновременно. Вагоны были почти пустыми, и, несмотря на фантастический вечер, мы жалели себя, а потом в задней части вагона неожиданно началась суматоха, люди тыкали пальцами в окна и радостно восклицали. Мы тоже выглянули из окна. Небо над Лондоном расцвело яркими фейерверками. Отсюда, из поезда, нам открывался один из самых удачных видов.

– Это в память о павших, – сказал кто-то, и все сняли шляпы.

В тот же день, позже

Я сделала небольшой перерыв, но теперь снова вернулась к письму. Сейчас я дойду до той части, о которой совсем не хочу писать.

Как это часто бывает, обратно поезд ехал гораздо быстрее, чем туда, и мы с Джеймсом вернулись в Форест-Роу с большим запасом времени. Стояла чудесная ночь, и нам обоим совсем не хотелось спать, поэтому я решила проводить его до лесного домика.

Мы шли по лесу, смеясь и болтая обо всем, что увидели в Лондоне. Ночь была светлая, даже под сенью деревьев, и нам не приходилось высматривать путь.

Когда мы пришли в лесной домик, Джеймс попросил меня подождать пару минут. Сказал, что сбегает за дом и принесет мне фонарь (я ответила, что мне не нужен никакой фонарь, но Джеймс настоял). Я сидела в комнате и ждала его на краю матраса, лежавшего на полу. Поиски фонаря заняли явно больше пары минут, я ждала долго и в какой-то момент заметила, что его рюкзак чуть приоткрыт и оттуда высовывается уголок маленькой рамочки. Фотография его невесты.

Я ее вытащила, чтобы еще раз на нее посмотреть. Она была такой же хорошенькой, как я помнила с того раза, когда впервые ее увидела: черные волосы, темно-карие глаза. Внизу была надпись: «Моему единственному Джеймсу».

Когда я пыталась засунуть фотографию в рюкзак, то моя рука коснулась чего-то мягкого и легкого, словно дымка. Я не поняла, что это было, и открыла рюкзак пошире, чтобы посмотреть. Оказалось, что это перо, связанное бечевкой с несколькими другими «сокровищами» – листьями и тому подобным – и с какими-то свернутыми бумагами. Я знала, мне нельзя трогать эти бумаги, но я подумала, что, может быть, смогу что-то узнать о его настоящей семье. У меня покалывало сердце, когда я вынимала бумаги из свертка, бросая быстрые взгляды на дверь. Мне все еще было слышно, как Джеймс топчется по опавшим листьям за домиком.

Страница, лежавшая снизу, оказалась больничной выпиской шестимесячной давности, в которой были подробно описаны его увечья и их причина. В этом не было никакой логики: он пострадал при пожаре, возникшем после падения бомбы на Уоррингтон-кресент в Лондоне.

Вторая бумага оказалась письмом из военного ведомства, датированным несколькими месяцами ранее. Это было предупреждение, что если он не явится на призывной пункт в течение недели, это будет расцениваться как дезертирство и преследоваться в соответствии с действующим законодательством.

А третья бумага, на самом верху – это было письмо.

Джеймс!

Я прошу прощения, что не отвечала на твои письма. Сейчас ты уже знаешь, что я вышла замуж 10 декабря. Я очень счастлива. Я считаю, что нам не стоит продолжать переписку. Пожалуйста, отнесись с уважением к моим желаниям.

Мэри.

Я просто сидела, держа бумаги в руках. И когда Джеймс зашел в дом, я не попыталась их спрятать. Он увидел меня и застыл на пороге.

– Ты не был на войне? – спросила я.

Он немного ссутулился и, кажется, стал ниже ростом.

– Нет.

Я сделала глубокий вдох, пытаясь собраться с мыслями.

– Ты прячешься здесь, потому что не хочешь попасть в тюрьму?

– Да.

– Значит, ты трус?

Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но не стал ничего говорить.

– Тедди мертв, – проговорила я тусклым, безжизненным голосом, – потому что он поступил правильно. А ты жив, потому что повел себя подло.

Я так сильно сжимала письмо в руке, что оно стало рваться на сгибах.

Он опустил голову и сказал:

– Мне было страшно.

Тогда я еще не осознала смысла этих слов, но даже если бы и осознала, это уже не имело бы значения. Я только чувствовала, как у меня в ушах шумит кровь.

– Я хочу, чтобы ты убрался отсюда, – сказала я. – Это очевидно.