Искра - [15]
— Что ж это такое? И мы ничего не сделаем?! И мы отсидимся вот тут, в норе?..
Ленька-Леничка судорожно вздохнул, мы услышали скорбный его вздох.
— Один наш выстрел, Искра, — сказал он глухо, — и охранники перебьют всех, кто там, на дороге…
Скажи Ленька: «…и охранники перебьют нас всех», Искра презрением одарила бы Леничку, всех нас, схватила бы пулемёт, который мы все-таки не решились утопить в омуте, бросилась бы через брод, к дороге, наперерез бредущим под конвоем людям. В том состоянии, в каком она была тогда, она бы не раздумывала, она не успела бы подумать, что может быть потом.
Но Ленька-Леничка сказал о тех, кого гнали по дороге, сказал обдуманно, с тревогой не за себя, за них, и Искра погасила свое неистовство.
В который раз два камушка, связанные одной веревочкой взвились в поднебесье, не отделимые один от другого, поменялись местами, и был в этом какой-то великий закон согласия, разума и чувства.
Искра опустилась прямо на лежащие в углу винтовки, зажала лицо руками, сидела в пугающей неподвижности. А мы стояли перед ней, как виноватые. Нарушила молчание сама Искра. Взглядом, в котором была боль, одна только боль, она, посмотрела на меня, сказала с укором:
— И ты, Санечка, хочешь, чтобы вот так же повели партизан?
Я опустил голову, сказать мне было нечего.
Как связаться с партизанами, мы не знали.
Долго раздумывали, ничего дельного не придумали, Наверное, так бы и заглохло наше бестолковое старание в четырех земляных стенах, если бы не Ленька-Леничка. Мало он говорил, но дано было ему проглядывать то, что порой не видели мы. И на этот раз он выхватил нужную ниточку, сказал:
— Человека, чтоб привел нас к партизанам, сейчас не сыскать. Но такие люди, надо думать, в каждой деревне есть. Особенно там, которые к ним ближе. Если партизаны в самом деле двинут из Вадинских лесов к Сходне, то пойдут опять же лесами. Надо идти в те деревни, что на пути. И как то так, в поклонах-разговорах поминать, что немцы, слышь, готовятся встретить партизан у Сходни. Кто-то услышит, в себе захоронит. А кто-то даст знать кому надо. Может, что-то и поправят партизаны в своих планах…
Ленька-Леничка сказал дело, мы это почувствовали, встал вопрос: кто пойдет? Пугающая тишина повисла в сумрачной нашей землянке. Шутка ли, из своей деревни выйти в край неведомый, по дорогам, с войны зачужавшим, да одному, в надежде на людей, еще сохранивших, а может, уже и сгубивших человеческую доброту. Ну-ка, решись на такое! Да и как из дома уйдешь? Разве отпустят?..
Пока все это прокручивалось у каждого в голове, по крайней мере, у меня, Ленька-Леничка сказал:
— Я и пойду… — сказал спокойно, и оттого, что так он сказал, дышать стало вроде бы легче.
Но Искра, пристально вглядываясь в Леньку-Леничку, несогласно покачала головой.
— Нет, Леничка, нет. Нельзя тебе уходить из деревни. Полицай у тебя в соседях, тут же уследит, что пошагал куда-то. И матушка твоя, тетка Оля, совсем плоха. С постели не поднимается, — Искра говорила правду: Ленькин дом, если и был еще живой, то держался только Ленькиными взрослыми заботами. Об этом он не говорил, но мы это знали.
Ленька-Леничка пытался сказать, что он все обдумал, и мать уговорит, и все, что нужно, для матери оставит, но Искра была непреклонна.
— Нет, нет, Леничка, и еще раз нет. Нельзя тебе. И ты это сам понимаешь. Я тоже все обдумала. И теперь говорю: пойду я…
Мы разом ахнули:
— Да ты же рыжая! — крикнул Колька-Горюн. — Тебя же за версту приметят! Всяк запомнит…
— А я волосы состригу. Платочком повяжусь, — быстро ответила Искра, глаза ее даже в сумрачном свете землянки дерзко сверкнули.
— Ну уж, нет, Искра! Ты не только приметная. Староста с тебя глаз не спускает, каждый твой шаг выслеживает! — Леничка, как всегда, рассудительностью остужал Искру.
Я тоже испугался за Искру, сказал:
— Ты и без волос останешься красивой. Полицаи тебя с дороги уведут. А то к фрицам попадешь. Серега за что погибнул?..
Я уже понимал, что если не Леничка, если не Искра, то в путь отправляться — мне. Больше некому. Колька-Горюн всегда был несерьезным, к тому же, бывало, и подтрушивал. Я уже готов был сказать: — Пойду я…
Но тут Колька-Горюн, шмыгнув носом, чему-то засмеялся, крикнул:
— И чего это вы тут крутите-вертите! Чего тут смогать-то?! Я пойду! Такой слух пущу — до самой Москвы докатит! Где-то в тех краях дедка материн проживает. Вот и войду к нему поклон бить. Скажу, от родичей поклон тебе, деда. Как ты тут общее лихо изживаешь? Он то уж спознает, как кому передать… Только вот матка спохватится, шумеш подымет. С ей-то как?!.
Изумленно мы смотрели на Кольку. Колька-Горюн сразу вырос в наших глазах. Он еще ничего не сделал. Но он вызвался на опасное дело. Вызвался сам, как будто давно сготовился ко всем возможным бедам. Маленький Горюн, всегда какой-то суетно-бестолковый, безропотный наш побегушник, в этот час увиделся героем.
Искра, изумленная не меньше нас с Ленькой, с каким-то недоверчивым любопытством вглядывалась в непривычно возбужденное, с выражением какой-то даже бесшабашности, лицо Горюна. Будто пытая Кольку в его готовности, осторожно спросила:
Владимир Григорьевич всегда пресекал попытки поиска строгой автобиографичности в своих произведениях. Он настаивал на праве художника творить, а не просто фиксировать события из окружающего мира. Однако, все его произведения настолько наполнены личными впечатлениями, подмеченными и бережно сохраненными чуткой и внимательной, даже к самым незначительным мелочам, душой, что все переживания его героя становятся необычайно близкими и жизненно правдоподобными. И до сих пор заставляют читателей сопереживать его поискам и ошибкам, заблуждениям и разочарованиям, радоваться даже самым маленьким победам в нелёгкой борьбе за право стать и оставаться Человеком… И, несмотря на то, что все эти впечатления — длиною в целую и очень-очень непростую жизнь, издатели твёрдо верят, что для кого-то они обязательно станут точкой отсчёта в новом восприятии и понимании своей, внешне непохожей на описанную, но такой же требовательной к каждому из нас Жизни…
Вниманию сегодняшних читателей представляется первая Интернет-публикация первой книги из знаменитой трилогии писателя («Семигорье», «Годины», «Идеалист»), которая с успехом выдержала более шести переизданий. Ибо именно этот роман, как и его герои, всегда и по праву оставался наиболее востребованным и любимым читателями самых разных категорий и возраста.Он начинает повествование о разных и увлекательных судьбах своих героев на фоне сложных и противоречивых событий, происходящих в нашей стране на протяжении середины и до конца прошлого XX века.
Владимир Григорьевич всегда пресекал попытки поиска строгой автобиографичности в своих произведениях. Он настаивал на праве художника творить, а не просто фиксировать события из окружающего мира. Однако, все его произведения настолько наполнены личными впечатлениями, подмеченными и бережно сохраненными чуткой и внимательной, даже к самым незначительным мелочам, душой, что все переживания его героя становятся необычайно близкими и жизненно правдоподобными. И до сих пор заставляют читателей сопереживать его поискам и ошибкам, заблуждениям и разочарованиям, радоваться даже самым маленьким победам в нелёгкой борьбе за право стать и оставаться Человеком… И, несмотря на то, что все эти впечатления — длиною в целую и очень-очень непростую жизнь, издатели твёрдо верят, что для кого-то они обязательно станут точкой отсчёта в новом восприятии и понимании своей, внешне непохожей на описанную, но такой же требовательной к каждому из нас Жизни…
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Владимир Григорьевич всегда пресекал попытки поиска строгой автобиографичности в своих произведениях. Он настаивал на праве художника творить, а не просто фиксировать события из окружающего мира. Однако, все его произведения настолько наполнены личными впечатлениями, подмеченными и бережно сохраненными чуткой и внимательной, даже к самым незначительным мелочам, душой, что все переживания его героя становятся необычайно близкими и жизненно правдоподобными. И до сих пор заставляют читателей сопереживать его поискам и ошибкам, заблуждениям и разочарованиям, радоваться даже самым маленьким победам в нелёгкой борьбе за право стать и оставаться Человеком… И, несмотря на то, что все эти впечатления — длиною в целую и очень-очень непростую жизнь, издатели твёрдо верят, что для кого-то они обязательно станут точкой отсчёта в новом восприятии и понимании своей, внешне непохожей на описанную, но такой же требовательной к каждому из нас Жизни…
Владимир Григорьевич всегда пресекал попытки поиска строгой автобиографичности в своих произведениях. Он настаивал на праве художника творить, а не просто фиксировать события из окружающего мира. Однако, все его произведения настолько наполнены личными впечатлениями, подмеченными и бережно сохраненными чуткой и внимательной, даже к самым незначительным мелочам, душой, что все переживания его героя становятся необычайно близкими и жизненно правдоподобными. И до сих пор заставляют читателей сопереживать его поискам и ошибкам, заблуждениям и разочарованиям, радоваться даже самым маленьким победам в нелёгкой борьбе за право стать и оставаться Человеком… И, несмотря на то, что все эти впечатления — длиною в целую и очень-очень непростую жизнь, издатели твёрдо верят, что для кого-то они обязательно станут точкой отсчёта в новом восприятии и понимании своей, внешне непохожей на описанную, но такой же требовательной к каждому из нас Жизни…
В романе показана борьба югославских партизан против гитлеровцев. Автор художественно и правдиво описывает трудный и тернистый, полный опасностей и тревог путь партизанской части через боснийские лесистые горы и сожженные оккупантами села, через реку Дрину в Сербию, навстречу войскам Красной Армии. Образы героев, в особенности главные — Космаец, Катица, Штефек, Здравкица, Стева, — яркие, запоминающиеся. Картины югославской природы красочны и живописны. Автор романа Тихомир Михайлович Ачимович — бывший партизан Югославии, в настоящее время офицер Советской Армии.
Повесть о героической борьбе партизан и подпольщиков Брянщины против гитлеровских оккупантов в пору Великой Отечественной войны. В книге использованы воспоминания партизан и подпольщиков.Для массового читателя.
Авторы повествуют о школе мужества, которую прошел в период второй мировой войны 11-й авиационный истребительный полк Войска Польского, скомплектованный в СССР при активной помощи советских летчиков и инженеров. Красно-белые шашечки — опознавательный знак на плоскостях самолетов польских ВВС. Книга посвящена боевым будням полка в трудное для Советского Союза и Польши время — в период тяжелой борьбы с гитлеровской Германией. Авторы рассказывают, как рождалось и крепло братство по оружию между СССР и Польшей, о той громадной помощи, которую оказал Советский Союз Польше в строительстве ее вооруженных сил.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Константин Лордкипанидзе — виднейший грузинский прозаик. В «Избранное» включены его широко известные произведения: роман «Заря Колхиды», посвященный коллективизации и победе социалистических отношений в деревне, повесть «Мой первый комсомолец» — о первых годах Советской власти в Грузии, рассказы о Великой Отечественной войне и повесть-очерк «Горец вернулся в горы».
Дневник «русской мамы» — небольшой, но волнующий рассказ мужественной норвежской патриотки Марии Эстрем, которая в тяжелых условиях фашистской оккупации, рискуя своей жизнью, помогала советским военнопленным: передавала в лагерь пищу, одежду, медикаменты, литературу, укрывала в своем доме вырвавшихся из фашистского застенка. За это теплое человеческое отношение к людям за колючей проволокой норвежскую женщину Марию Эстрем назвали дорогим именем — «мамой», «русской мамой».