Я ее встретил на улице, было очень скользко, я шел медленно, опираясь на палочку[1].
— Помочь Вам? — услышал я.
Идти мне было трудно, и я сказал:
— Помогите.
Мы познакомились:
— Жанна, — просто сказала она. Жаноча…
— А меня, — я никак не знал, как себя назвать, но она опередила меня:
— Кто же Вас не знает? Вы, писатель, Корнилов Владимир Григорьевич!
Я удивился. Так мы познакомились, она проводила меня до трамвайной остановки, посадила, и хотя я был зол и хмур, она расшевелила меня. Меня после института послали работать в этот большой волжский город. Город мне сразу не понравился, наверно это после таких городов, как Москва, где жил и учился, Ленинград, где родился. Но Волга, Волга меня покорила, и я остался в нем работать…
Жанна часто поджидала меня после работы, сама она работала, здесь, рядом, в исполкоме. Когда меня встречал отец, она, как-то растворялась. Тогда я жил вместе с отцом и матерью.
Иногда, когда была хорошая погода, мы шли с Жанной через площадь, жил я недалеко, и только непогода утрудняла мою ходьбу.
Жанна жалела меня, и взяла надо мной шефство. Как-то, когда мы заговорили об этом, она просто, по-детски сказала:
— А ведь я была тимуровкой, в войну помогала раненым, пели в госпиталях им песни «Землянку», «Дороги», «Шумел сурово Брянский лес», читала стихи Пушкина, Лермонтова, Симонова. Да и старушкам, всем своим соседкам, помогала, то дрова поднесешь, то воду… И столько радости у них в глазах, и я сама довольна, что сделала доброе дело…
Ведь Вы — Фронтовик, герой?!
Я что-то начал говорить, какой-то вздор.
А она объяснила: живу — рядом, работаю — рядом, освобождаюсь раньше Вас, могу прогуляться, после душных и прокуренных комнат… Так что могу продолжить свое шефство?..
Ну, что я мог сказать, я уже начал привыкать к ней. А когда после работы подходил мой отец, я невольно поглядывал вокруг, ища глазами яркую красную шапочку, она носила такую, и как бы говоря, не видя её: «Ну, я пошел», зная, что она видит меня. И как-то даже я скучал, когда её не было, даже не мог разобраться, что же такое со мной происходит… Начал постоянно думать о ней…
А когда она провожала меня, мы говорили с ней обо всем, казалось, уже до зимы, мы обговорили, что живет она на Чапаевской улице, где была моя работа, здесь ее все знали, знакомых у нее полно, все здоровались с ней, а мне почему-то это не нравилось… Она рассказывала, кто у нее мама, отчим, кто у нее бабушки, дедушки, — мне, как ни странно, все было интересно. В Куйбышеве я познавал жизнь вокруг, вглядывался в людей. И они начали мне даже нравиться.
Однажды, она, дожидаясь меня, замерзла, и забежала к нам на работу погреться, и кто-то крикнул: «А вот и снегурочка к нам пожаловала!». Мы пили чай, посадили и её, а когда я ей подавал пальто, приобнял её, она, как будто не поверила, посмотрела на меня, но я сделал вид, что ничего необыкновенного не произошло. И она подумала, что это ей показалось…
Мне, наконец, дали машину с ручным управлением, и я долго осваивал её — то одно не получалось, то другое.
Увидев Жанну, я часто звал её, но она только помашет мне ладошкой, и крикнет: «Теперь справитесь сами!»
А весной, в мае, когда она провожала меня, я спросил:
— А на лодке поедешь кататься, раз на машине не хочешь? Приходи завтра на берег. — Придешь?..
— Приду, — сказала она.
Назавтра я копался в моторе, лодка что-то барахлила… Со мной был знакомый Павел-рыбак, хотел помочь, но что-то не слушался нас мотор. Подходит Жанна, говорит:
— Обещали покатать? Катайте!..
Я что-то забормотал, что вот мотор барахлит, и тут сразу Павел:
— Давай, покатаю тебя с ветерком, у меня мотор в полном порядке.
Я сержусь, у меня от такого разговора еще больше ничего не получается.
Жанна говорит:
— Чините, чините, обязательно заведется! Я счастливая.
У меня прибавилось сил. Наконец, мотор заработал, и Жанна сразу отреагировала:
— Говорила, что заведется!
И мы вылетели с ней на простор Волги, Павел с завистью поглядывал на нас…
… Но случилась со мной беда, прямо с совещания увезли меня в областную больницу с приступом аппендицита. Я так растерялся: квартира была не заперта, родители уехали в Ленинград навестить родственников, и я не хотел тревожить их. Нужно было как-то запереть квартиру, принести кое-какие вещи, рукопись. Кого попросить? Конечно, Жанну. Она сразу прибежала, по-деловому, как-то сразу проникла в палату, со всеми перезнакомилась, одного покормила с ложечки, другого перевернула, сменила белье. Мне она ничем не могла помочь, я лежал как пласт под наркозом, и, забрав заказы кому что принести (мне можно было только морс и бульон) вдруг громко сказала: «А как быть с квартирой, ведь по городу бродят жулики, „Черная кошка“?».
Её стали уверять в палате, что все это «чепуха», «жулики, банда», но она со страхом взяла ключи и убежала.
А на утро, она была уже у моей постели, с невыспанными глазами.
— Караулила? — спросил ее тихо, она кивнула головой. — Да, не думай ты о квартире! — сказал я. Она шепнула:
— Да, не думай, подходили ночью к двери, шептались, но я была на карауле!..
Тихонько я ей говорю: «Береги себя, Жанноча, и еще тише, — ты мне нужна!» — Я впервые назвал ее так, но она пропускает это мимо ушей, не слышит, или может, подумала, что опять ей что-то показалось.
