Искра Божия. Сборник рассказов и стихотворений для чтения в христианской семье и школе для девочек - [132]

Ребенок побледнел. Его чуткое, восприимчивое воображение живо нарисовало весь ужас страшной кровавой казни.

– Мама! Ведь Ему было очень больно? – спрашивает он, стараясь не верить своему впечатлению. – Больно… До крови?

– Да! Очень, очень больно.

– Зачем же это с Ним сделали? Разве Он был злой?

– Нет, Он был добрый, Он был добрее всех людей, которые были и будут когда-либо на земле, потому что Он был не только человек – Он был Бог!

– Зачем же Его так убили?

– Затем, что Он всем желал добра. Он говорил, что Бог, Его Отец, добр и затем послал Его на землю, чтобы все узнали, как Он добр. И Он делал много добрых дел, и много народу ходило постоянно за Ним. А злые завидовали Ему. Он уличал их во лжи, в зависти, во злых делах. И вот за все за это схватили Его и казнили. Впрочем, Он Сам, желая спасти людей от грехов, желая пострадать за них, добровольно согласился отдаться Своим врагам, принять муки, и притом самые ужасные, за всех людей.

– И за это Его убийцам ничего не сделали? – И на лицо мальчика набежала краска, и слезы засверкали на глазах его. – Я бы их всех прибил гвоздями к деревьям. – И он сжал маленькие кулаки.

– Зачем же? – говорит мама. – Ты сделал бы очень дурно. Никогда не следует платить злом на зло. Это говорил Он, Христос, и когда Его распяли, как ни больно было Ему, но Он, умирая, молился за тех, которые Его распяли, молился, потому что Он любил всех людей – и добрых, и злых… Ведь каждый злой человек не был бы злым, если бы вокруг него не было ничего злого и если бы он сам не мог делать зла.

Мальчик долго смотрел на Распятие, на Его опущенную голову, на страдальческое лицо, на полуоткрытые уста, которые, казалось, шептали молитву и повторяли одно и то же великое слово любви к человеку.

– Мама, – сказал он наконец, – я буду добр, я буду всех любить – и добрых, и злых.

– Да, – сказала мама, – будь добр и люби всех, всех людей. Если ты будешь любить всех, то ты будешь хорошо учиться, потому что только тот, кто много знает, может сделать много добра всем людям и тот действительно любит всех людей.

И она пристально посмотрела на сына, сдвинула кудрявые волосы с его лба и поцеловала этот еще небольшой, но уже высокий и крутой лобик.

«Может быть, – подумала она, – в тебе действительно вырастет любовь к знанию, истине на пользу и благо всех людей. Может быть, Он уже отметил тебя и вложил в твое сердце эту великую любовь». – И она с тихой, безмолвной молитвой взглянула на Распятие.

И тихо теплится лампадка. Светло, тепло, уютно в большой комнате. А ветер бьет дождем в окна. На дворе темно, сыро и холодно.

Детское счастье Из повести Л.Н. Толстого «Детство»

Счастливая, счастливая, невозвратная пора детства!

Набегавшись досыта, сидишь, бывало, за чайным столом, на своем высоком креслице; уже поздно; давно выпил свою чашку молока с сахаром, сон смыкает глаза, но не трогаешься с места, сидишь и слушаешь. И как не слушать? Мать говорит с кем-нибудь, и звуки голоса ее так сладки, так приветливы. Одни звуки эти так много говорят моему сердцу. Отуманенными дремотой глазами я пристально смотрю на ее лицо, и вдруг она вся сделалась маленькая-маленькая – лицо ее не больше пуговки; но оно мне так же ясно видно; вижу, как она взглянула на меня и как улыбнулась. Мне нравится видеть ее такой крошечной. Я прищуриваю глаза еще больше, и она делается не больше тех мальчиков, которые бывают в зрачках глаза; но я пошевелился – и очарование разрушилось; я суживаю глаза, поворачиваюсь, всячески стараясь возобновить его, но напрасно. Я встаю, с ногами забираюсь и уютно укладываюсь на кресло.

– Ты опять заснешь, Николенька, – говорит мне мамаша, – ты бы лучше шел наверх.

– Я не хочу спать, мамаша, – ответишь ей, и неясные, но сладкие грезы наполняют воображение; здоровый детский сон смыкает веки, и через минуту забудешься и спишь до тех пор, пока не разбудят. Чувствуешь, бывало, впросонках: чья-то нежная рука трогает тебя; по одному прикосновению узнаешь ее и еще во сне невольно схватишь эту руку и крепко прижмешь ее к губам.

Все уже разошлись, одна свеча горит в гостиной; мать сказала, что она сама разбудит меня; это она присела на кресло, на котором я сплю, своей чудесной, нежной ручкой провела по волосам, и над ухом моим звучит милый знакомый голос:

– Вставай, моя душечка, пора идти спать.

Ничьи равнодушные взоры не стесняют ее; она не боится излить на меня всю свою нежность и любовь. Я не шевелюсь, но еще крепче целую ее руку.

– Вставай же, мой ангел!

Она другой рукой берет меня за шею, и пальчики ее быстро шевелятся и щекочут меня. В комнате тихо, полутемно, нервы мои возбуждены щекоткой и пробуждением; мамаша сидит подле самого меня; она трогает меня; я слышу ее запах и голос. Всё это заставляет меня вскочить, обвить руками ее шею, прижать голову к ее груди и, задыхаясь, сказать:

– Ах, милая, милая мамаша, как я тебя люблю! Она улыбается своей грустной, очаровательной улыбкой, берет обеими руками мою голову, целует меня в лоб и кладет к себе на колени.

– Так ты меня очень любишь?

Она молчит с минуту, потом говорит:

– Смотри, всегда люби меня, никогда не забывай. Если не будет твоей мамаши, ты не забудешь ее? Не забудешь, Николенька?