Исколотое тело - [28]

— Поэт? Отнюдь.

— А! Мне просто пришло в голову, что поэт мог бы вести себя подобным образом без какой-либо причины за исключением той, что он является человеком настроения. Поэты могут сделать все что угодно, такие они чудаки.

Мистер Лоуренс уже начал выглядеть так, будто он жалел о том, что не является поэтом или, по крайней мере, не претендует на вдохновение, подаренное музами. Флеминг продолжил:

— Надеюсь, вы не станете возражать: нам важно снять мерки с ваших ботинок. Это те же ботинки, что вы носили, будучи здесь?

Мужчина мгновение помедлил, прежде чем ответил:

— Не помню. Могут быть и они.

Сержант Мэйтленд, маячивший позади, как стервятник, и ждавший единственной части данного действа, действительно представляющей для него интерес, вышел вперед со своим педометрическим аппаратом, состоящим из нескольких листов специально изготовленной бумаги. Через пару минут он смог прошептать на ухо своему начальнику одно-единственное слово: «Идентично». Флеминг кивнул и поднял взгляд.

— Мистер Лоуренс, — сказал он серьезным тоном, — отпечатки, оставленные вашими ботинками идентичны отпечаткам, оставленным воскресной ночью на мягкой почве у места, которое называется Монашья запруда, в Старом лесу Килби. Следы указывают на явные признаки борьбы с Перитоном. Его следы также отчетливо видны. Само по себе это не доказывает, что вы на самом деле совершили это убийство…

— Что? — воскликнул Лоуренс, вскакивая на ноги, но Флеминг удержал его за руку.

— Само по себе это не доказывает, что вы на самом деле совершили это убийство, но для меня этого достаточно, чтобы задержать вас по подозрению. Разумеется, вы имеете полное право дать показания сейчас, но я бы, конечно, посоветовал вам подождать, пока вы не увидитесь с адвокатом.

— Боже правый, что вы! — вскричал Лоуренс. — Я не убивал его! Говорю вам, я даже никогда его не видел. Я не имею ни малейшего понятия, о чем вы говорите. Я никогда не слышал о Монашьей запруде, или как вы там это называете. Это все сплошное вранье.

— Если и так, тем лучше для вас, — ответил инспектор. — Но вы понимаете, что у меня нет иного выхода, кроме как задержать вас. Боюсь, это включает в себя и обыск.

— Обыскивайте, — с вызовом ответил Лоуренс. — Снимайте отпечатки пальцев, осматривайте мои чемоданы, посмотрите, числюсь ли я в Скотленд-Ярде в ваших прошлых обвинительных приговорах.

— Все это я и намереваюсь сделать, — спокойно сказал Флеминг. — А пока идет обыск и осмотр, возможно, вы могли бы сыграть партию в бильярд с одним из моих людей.

— Нет, спасибо, — кратко ответил мужчина. — Я буду ждать здесь.

Тщательный обыск в итоге дал только две вещи, представляющие интерес. Первой был бумажник с десятью новыми казначейскими билетами с той же последовательностью, что и найденные в кармане Перитона и выданные мистеру Мандуляну в прошлый четверг филиалом «Домашнего и имперского банка» на Ломбард-стрит вместе с пятью тысячами девятисот шестьюдесятью другими; второй же было твидовое пальто, из которого был неровно вырван треугольный кусок, по форме, размеру и текстуре идентичный найденному в Старом лесу Килби.

На основании этих двух находок инспектор Флеминг запросил и получил ордер на арест Джона Лоуренса по обвинению в предумышленном убийстве Сеймура Перитона.

Глава Х. Сыщик-любитель

Обстановка в доме Маколеев была напряженной. Поэт Людовик целыми днями и большую часть вечеров задумчиво бродил по саду Перротс. Он был глубоко несчастлив. Страдания прошлой недели, когда фавноподобное лицо и сатирический смех Сеймура Перитона играли первостепенную роль в жизни и мыслях Людовика, не тускнели и уж тем более не стерлись из памяти лишь оттого, что человек, ненавидимый им, встретил свой внезапный и насильственный конец. Перитон ушел, но причиненное им зло осталось. Так небрежно брошенные Робертом фатальные слова «лежалый товар» снова и снова эхом отзывались в голове поэта подобно звукам труб Судного дня. Фигурой, внешностью и манерами поэт напоминал гвардейца, но чувствительностью он походил на застенчивого студента, который писал свое первое стихотворение о розах. Как и у всех чувствительных людей, уж если его съедала ненависть, то он ненавидел глубоко, мрачно и неистово. Мысль хоть о каком-то сочувствии к умершему даже не приходила ему в голову. Людовик ощущал одну лишь ненависть к Перитону, и после смерти того она была ничуть не меньше, чем при его жизни. Он также постепенно заставил себя — бессознательно, но все же несомненно — распространить эту ненависть и на Ирен Коллис. Ведь эта женщина не отвергла Перитона, но поощряла его визиты и отправилась вместе с ним в Лондон. Роберту не требовалось многозначительно поднимать брови, отвечая на его вопрос, — и без того было понятно, что случалось с девушками, отправлявшимися в Лондон вместе с Сеймуром Перитоном. Также не требовалось и его едва заметного пожатия плеч и удивленной улыбки всякий раз, когда Адриан упоминал об Ирен Коллис, чтобы понять, какого рода женщиной должна быть та, что принимала предложения и приглашения Сеймура Перитона.

Адриан вносил свой вклад в обычное течение жизни в Перротс, довольно часто упоминая Ирен Коллис. Хотя он знал о ее существовании уже два-три года — впрочем, смутно, — присущая ей красота души и характера открылась ему лишь недавно. Это случилось примерно за две недели до описываемых событий, когда в Килби-Сент-Бенедикт пешком прибыл человек с тачкой, в которой было около дюжины клеток с канарейками. По меньшей мере три птицы находились в до того маленьких клетушках, что не могли даже расправить крылья. Случайно встретивший этого человека на улице Адриан был настолько ослеплен яростью и гневом от этой картины, что даже не смог собраться с духом и напасть на этого человека, как несколькими днями позже он напал на Карью.