Стендаль говорил: «Счастье человека лежит на дорогах самых обыкновенных».
А теперь я пойду меж заборами. Справа и слева надо мною будут склоняться тонкие ветви вишневых деревьев; и крапива, высоко подняв свои стебли, будет смотреть на меня из-за заборов; и, как всегда, репейник попытается зацепить меня своим игольчатым зеленым шариком; и лопух закроет своими листьями все щели в заборе.
12 часов 00 минут. Вот он, дом, где живет Таня Бобылева.
Но почему же она не встречает меня у калитки?
Она ведь обещала…
Полуоткрытая калитка в сад… А в саду – яблони, поддерживаемые тонкими подпорками, а за ними – кружевная зелень морковки, желтоватые зонтики укропа и огурцы… огурцы…
По узенькой тропиночке, задевая тонкие ветви вишневых деревьев, под окошками большого бревенчатого дома, где слышался настойчивый и капризно-тягучий голос ребенка: «Дай… дай» (дачники?!), я шел к домику со стеклянной террасой. Далеко в глубине сада из своего жилья выскочила овчарка, звякнула цепью, взбежала на крышу своей хатки и молча стала следить за мной.
«Где же студентка Таня Бобылева? Почему не встречает меня?» – озираясь, с тревогой думал я.
Отворил дверь террасы. Сколько света, солнца! На миг закрыл глаза после тенистого полутемного сада и увидел: вот она… вот та женщина, что свертывала кульки из заповедных листков. Она!
Но теперь на ней была не кофта со случайными пуговицами, нет! Сильно открытое платье с яркими крупными синими цветами обтягивало ее плотную фигуру; на короткой шее – модные чешские бусы. Гордо сидела она за столом с закусками… А напротив нее восседал коренастый мужчина средних лет в голубой, с «молнией» тенниске и рядом с ним – худенькая женщина в закрытом лиловом платье (жена?). У него и у нее на безымянном пальце поблескивали большие, толстые обручальные кольца.
Все трое с удивлением посмотрели на меня.
А я… я растерянно смотрел то на тюлевые занавески, которые закрывали окна, то на розовую клеенку, местами вытертую до белой подкладки, то на закуски – консервные банки с воздетыми к небу крышками, – словно целая флотилия сардин, шпрот и килек подняла свои металлические паруса и готовилась к отплытию. А рядом и вокруг этой флотилии – бутылка с водкой, бутылки* со сладкой наливкой. Я заметил почему-то, как лихо селедка в белой селедочнице, потонувшая под кружочками репчатого лука, глядела прямо на солнце своей гильотинированной головой. И застыли в немом ожидании глубокие пластмассовые тарелки с кружочками ярко-красных помидоров, фарфоровые тарелки, побольше и поменьше, с кружочками колбасы разного копчения; грибки в маринаде, картофель в мундире в белой кастрюле. А в углу на электрической плитке – большой булькающий чайник, на котором громоздился заварной чайник.
– Таню Бобылеву можно? – сказал я неуверенно и робко.Здравствуйте.
– Таню? – с удивлением посмотрела на меня мать. – Ее дома нет. А что вы хотели?
– Я… она… – начал было я.
– Кланя! Что ж ты за стол не приглашаешь гостя? – сказал мужчина в голубой тенниске с «молнией».
– Садитесь, прошу, – заторопилась хозяйка. – Познакомьтесь: вот братец мой Валентин Степанович с супругой.
Не помню, кто из них подвинул стул. Помню только, что он был очень модный – неустойчивый, на тонких ножках и резко блестел на солнце своей полировкой.
Проклятый стул! Я был окончательно угнетен и подавлен этой полировкой. Боялся шевельнуться.
– Кушайте, пожалуйста, кушайте, – сказала хозяйка. – А давно вы с нашей Таней знакомы?
– Я, собственно, не знаком… Таня мне позвонила.
– Сама?! Первая позвонила? Так вы и не знакомы с ней? – наперебой заговорили за столом.
– Телефонное знакомство? – значительно усмехнулся Валентин Степанович.
– Все не то, – мучился я. Как разъяснить? И со всей убежденностью попытался сказать: – Тут дело касается газетной заметки…
– Какой заметки? – тихо спросил Валентин Степанович, задержав у рта вилку с селедкой.
– Моей… моя заметка… этюд в газете… Я написал этюд. И вот…
– Корреспондент вы, значит? Непорядки помогаете искоренять. Дело хорошее. Выпьем! Кланя, дай чистую тарелочку московскому корреспонденту.
Я машинально поднял рюмку. Блики солнца скользнули по голове селедки и остановились на моей рюмке с золотым ободком.
– Закусывайте… закусывайте, товарищ корреспондент, – подставляла мне консервы, помидоры и колбасу хозяйка.
Вот! Вот! Тем знакомым жестом руки, думал я, с таким же движением плеч Клавдия Степановна сворачивала тогда кульки из жестких листков столетней давности… Надо! Надо сразу, прямо спросить.
Я поднял рюмку и, закусив грибками, сказал:
– Я, собственно, не корреспондент. Мне случилось на станции Мезенцово купить у вас вишни. И вот…
