Искатель приключений Эмиас Лэй - [9]

Эмиас обещал. Разве мог он поступить иначе? И компания заторопилась дальше.

Но юноша был грустен среди общего веселья. Он был полон мыслей о Джоне Оксенхэме. Как бы там ни было, теперь он из вежливости обязан был обратить внимание на зрелище, приготовленное в его честь. А зрелище в самом деле стоило посмотреть и послушать. Первой вдоль моста по направлению к ратуше, предшествуемая музыкантами, двигалась «аллегория», хитро задуманная добрым ректором. Последний взволнованно объяснял близстоящим ее значение. Далее, вызывая общее одобрение, ковыляли две больших рыбы из фольги – лосось и форель, символизирующие благосостояние Торриджа. Они двигались на двух человеческих ногах и с помощью палки, просунутой через рыбий живот. Рыбы везли (или делали вид, что везут, так как половина городских подмастерьев подталкивала их сзади, насмехаясь над одышкой властителей моря) колесницу, где сидели среди камыша и речных водорослей три или четыре хорошенькие девушки в серо-голубых мантиях, усеянных золотыми блестками; их головы были увенчаны: у одной – короной из нежной болотной мирты, у другой – хмелем и белым вьюнком, у третьей – бледным вереском и золотым папоротником. Колесница остановилась против Эмиаса. Девушка, увенчанная миртой, поднялась и, кланяясь ему и всей компании, мило краснея, пропела длинную песню. Окончив ее, она сняла с головы душистый венок и, нагнувшись, надела его на голову Эмиаса. Юноша сказал в ответ:

– Не существует места более родного, чем дом, и даже на всех, полных пряностей островах, мимо которых я плавал, нет аромата, который был бы мне более по вкусу, чем этот старый домашний аромат.

– Ее песнь была недурна, – сказал Ричард, обращаясь к леди Бэзс.

– И, за исключением некоторой деревенской простоты и односложной безжизненности, отзывается скорее Кастальскими лесами[20], чем Торриджскими, – ответила леди Бэзс, которой сэр Ричард мудро не возражал, так как она была ученым членом коллегии критиков и всегда оспаривала у сестры Сиднея власть вождя юфуистов[21].

Итак, сэр Ричард не ответил, но ответ был дан за него.

– С тех пор как весь хор муз, сударыня, перебрался ко двору Уайтхолля, неудивительно, если некоторые из парнасских богов оплодотворят со временем даже наши Дивонские болота.

Это сказал высокий, гибкий, молодой человек лет двадцати пяти. Лоб его был очень высок и гладок, брови тонки и сильно изогнуты. Лицо было несколько длинным и узким, нос орлиный, а рот открывал (быть может, слишком) верхние зубы цвета слоновой кости. Но самым поражающим в его наружности был ослепительный цвет лица, затмевавший своей белизной всех прекрасных дам. Только яркие красные пятна на каждой щеке да длинная тонкая шея и восковые руки напоминали о грустной возможности, быть может, уже недалекой, которую с сожалением предвидели все, за исключением той, чьи нежные взгляды и сходство с красивым юношей сразу обличали его мать – самой миссис Лэй.

Фрэнк – это был он – был одет изысканно не столько из тщеславия, сколько из того чувства, которое побуждает некоторых людей долгие годы сохранять опрятность и аккуратность даже на необитаемом острове.

Фрэнк отошел, чтобы в качестве распорядителя празднества руководить шествием подмастерьев, хотя из-за него нимфы Торриджа были на время забыты всеми молодыми дамами и большинством молодых джентльменов.

Скоро раздался его серебристый голос:

– Посторонитесь, добрые люди, пропустите храбрых юных подмастерьев.

Показалась процессия подмастерьев, возглавляемая гигантскими доспехами из клееного холста и картона. Посреди этих доспехов торчало, как часы на колокольне, человеческое лицо, приветствуемое со всех сторон, как то было в моде, градом двусмысленностей и язвительных насмешек.

Затем появилась новая группа, а именно: не кто иной, как Виндекс Браймблекомб, бывший учитель, в сопровождении сорока пяти мальчиков. Остановившись перед Эмиасом, старый Виндекс вытащил очки, надел их на нос и низко поклонился, давая понять, что простил нанесенные ему некогда побои.

Лишь только исчез педагог со своими учениками, зашумел по улице папаша Нептун в короне из морских трав, с трезубцем в одной руке и живым тюленем в другой.

Его окружало несколько высоких моряков-телохранителей, а за ними несли большое знамя, на котором был нарисован глобус с кораблем Дрейка, плывущим кверху дном.

– Эй, ребята! Эй! Дуй сюда, тритон, и выноси сюда свободу морей.

Тритон, ревущий в рог, вытащил большую раковину, полную соленой воды, и торжественно вручил ее Эмиасу, который опустил в нее золотой и вернул ее лишь после того, как Гренвайль сделал то же.

– Эй, адмирал Дик! – закричал Нептун, который был уже порядком под хмельком. – Видно, в тебе настоящее английское сердце, не то, что вон в тех, которые стоят рядом и ухмыляются, словно испанская обезьяна, проглотившая шпагу.

– Спасибо. Стань-ка подальше, малый: от тебя отвратительно пахнет рыбой.

– Все хорошо пахнет на своем месте. Я отправляюсь домой.

– Я думал, ты был там все время, ведь тебе уж море по колено, – заметил Карри.

– Я – настоящий морской волк, не то, что ты, сухопутная крыса! Ты зачем строишь глазки миссис Солтерн, в то время как моя голубка из Бэруффа играет в орлянку испанскими дублонами?