Первой была вызвана на допрос в кабинет хозяина кормилица. Ее стройная, ладная фигура невольно притягивала взгляд. Путилин вспомнил сведения, полученные от пристава. Екатерина Прокофьева, двадцати трех лет, православная, уроженка Псковской губернии; муж, Степан Прокофьев, также проживает в столице, сапожник.
— Как живется в кормилицах? — приветливо произнес Иван Дмитриевич.
— Дак не жалуюсь, хозяева добрые, платят исправно, чего еще надо?
— А твой ребенок?
— Преставился. — Екатерина перекрестилась, на глаза навернулись слезы.
— Что можешь рассказать про сегодняшний день?
— Да что? Лаются наши господа почем зря, в деревне такого не видала. У нас если парень девку споганит, то батогов не убережется, а тут только слова, будто решили друг друга перелаять.
— Так что было сегодня?
— Не знаю, сколько раз барин Долбню с письмами посылал к молодому господину, но жутко ругались. А потом Порфирий Степанович сами пришли, в гостиной перепалку устроили. Я дверь открыла — и сразу назад.
— Алексей Иванович что делал?
— Ничего, — Екатерина подняла брови. — Сидел в кресле и криком исходил.
— Выстрелы слышала?
— Треск был, как будто ветку сухую сломали, крики, потом все стихло.
— Сколько раз треснуло?
— Два или три, не помню.
— Крики стихли после треска или до?
— Не заметила.
— А треск повторялся?
— Не знаю, я ребенка пошла кормить.
— Кто еще был в доме?
— Барыня Мария Степановна, старый господский слуга Долбня, Маргарита Иоганновна, молодой барин, но тот убежал.
Кормилица старательно загибала пальцы на руке, считая.
— Кто первый обнаружил Алексея Ивановича убитым?
— Маргарита Иоганновна.
— Что она за человек?
— Не знаю, — безразлично ответила Екатерина. — Она ведь сама из господ, живет в своей комнате. Обедает за господским столом, я же на кухне. Да что о ней сказать? Немка, одно слово… Ой, чуть было не забыла! Сима-то, хозяйская кухарка, тоже весь день в доме была.
— Сейчас можешь быть свободной, но если что вспомнишь, приходи.
— Завсегда пожалуйста, ежели вспомню.
После того как Екатерина вышла, пристав сказал:
— Какова? Ничего не видела, ничего не знаю, только лаялись, как собаки.
— Не всегда даже так показывают. А вот плечико у нашего Шляхтина надобно проверить на предмет удара тростью. Тогда увидим, кто говорит правду, а кто наводит тень на плетень. Хотя девица сказала, что с испугу двери закрыла и ничего не видела. Я допускаю и такое, конечно, но раз сомнение есть, надо его либо отвергнуть, либо подтвердить… Пригласите-ка Маргариту Иоганновну.
Воспитательница вошла с гордо выпрямленной спиной. Черные волосы оттеняли бледную кожу, глядит перед собой, взгляд прямой, твердый.
— Добрый вечер, господа! — громко приветствовала она присутствующих в кабинете. — Простите, господа, но я сразу хочу заявить, что, когда стреляли в Алексея Ивановича, я находилась с детьми, которые поручены мне госпожой Рыжовой.
— Откуда вы знаете, что в Алексея Ивановича стреляли?
На ее лице отразилось удивление.
— Так ведь все в квартире говорят!
— Выстрелов не слышали?
— Нет. Детская отсюда далеко.
— В каких отношениях вы находились с господином Рыжовым?
Вопрос прозвучал двусмысленно. Было видно, что воспитательнице он неприятен. Она мяла желтый платочек в дрожащих руках, на щеках выступил румянец.
— Я только воспитательница его детей и редко его видела. Алексей Иванович часто отлучался из города по делам службы. Нрава был весьма доброго.
— В доме часто бывал господин Шляхтин. Что вы можете сказать о нем?
— О, это глубоко испорченный человек! — убежденно воскликнула Маргарита Иоганновна. — С его появлением в доме многое изменилось. Он не хотел ничем заниматься, его интересовали только развлечения, которые могла предоставить столица. Вы понимаете, о чем я говорю?
— Да, вполне, — ответствовал Иван Дмитриевич. — Вы бывали свидетельницей семейных ссор?
— Нет, я всегда уводила детей и сама старалась не присутствовать при безобразных сценах. Но, увы, квартира есть квартира, и невольно приходится слышать то, что и не хотелось бы. Началось это недели две назад, когда выяснилось, что развращенный молодой господин соблазнил Лизу, это чистое и невинное дитя. Он испортил ей жизнь своим грубым поступком.
— Как, неужели раньше никто не замечал перемены в поведении господина Шляхтина и госпожи Дмитриевой?
— Нет.
— Извините за мой вопрос, но не пытался ли господин Шляхтин сделать непристойные предложения и вам?
— Что вы, господин полицейский, себе позволяете? — Маргарита Иоганновна вспыхнула и поднесла платочек к лицу. — Я хоть и вдова, но не позволяю себе никаких вольностей.
— Маргарита Иоганновна, простите за бестактность, но я служитель закона и выясняю истину, чтобы изобличить преступника…
— Но ведь преступник сознался в злодеянии.
Ее голос дрожал, а весь облик выражал возмущение: «Что вам еще требуется? Сам убийца отдался в ваши руки. Или вы хотите, чтобы он совершил преступление на ваших глазах, тогда вы будете уверены в его виновности?»
— Маргарита Иоганновна…
— Да, — раздраженно перебила Путилина воспитательница. — Он делал мне не только гнусные намеки, но и непристойные предложения, как и кормилице младшего сына Рыжовых. Он испорченный человек, и Лиза пала его жертвой. Если бы не его порок, бедный Алексей… Алексей Иванович был бы жив!