Искатель, 2019 № 02 - [70]

Утром отец был хмурый, почти не разговаривал и на Димку совсем не глядел. В квартире они были одни, папиных друзей к тому моменту, когда Димка проснулся, уже не было. Димка встал с диванчика, на котором спал, как был в одежде, и обнаружил, что может ходить, только сильно хромая. Но не это его беспокоило, а то, что отец старался на него не смотреть, из чего Димка понял, что его не простили. Своим детским умом Димка не понимал, что отцу просто стыдно после вчерашнего, и именно поэтому он хмурился и отводил взгляд.

На кухне ветерок из разбитого окна шевелил занавески, с улицы тянуло утренней свежестью, и было довольно прохладно. Димка быстро доел остатки жареной картошки, прямо со сковородки, попил воды из крана и поковылял к себе в комнату.

Потом вспомнил, что давно не поливал цветы в зале, а мама очень об этом просила каждый раз, уезжая в рейс, и вернулся на кухню. Долго оглядывался, пытаясь сообразить, во чтобы набрать воды. На столе и в раковине было полно грязных тарелок, но это совсем не годилось. Были еще чашки, но они мелкие, пепельница, полная окурков, — к ней даже не хотелось прикасаться. Наконец взгляд наткнулся на пустую трехлитровую банку. Димка решил, что это вполне подойдет, хватит на все цветы и еще останется. Налил воды до половины и поковылял в зал, где отец, лежа на диване, смотрел телевизор.

Цветы стояли на подоконнике, за шторами, в красивых разноцветных горшках. По правде говоря, растения в горшках на цветы вовсе не были похожи, обычные зеленые кустики с листьями, но мама почему-то называла их цветами. Видимо, невезение Димкино продолжалось: пытаясь отодвинуть штору одной рукой, он выронил банку. Банка разбилась вдребезги, разметав по полу воду и осколки разного размера.

Димка замер с широко раскрытыми глазами, поняв, что опять все испортил. Втянув голову в плечи, он затрясся, заплакал и тонким голосом запричитал:

— Я не виноват! Я просто… Я…

— Ладно, ладно; успокойся, — сказал отец, хмурясь и по-прежнему отводя взгляд в сторону, — ничего страшного. Ну-ка отойди, а то порежешься.

Отец аккуратно выбрал все осколки, потом собрал воду тряпкой, после чего сам полил злосчастные цветы. Потом прибрал немного на кухне, помыл посуду, пожарил Димке яичницу и ушел на весь день. Димка остался дома один, но к этому он привык. Поскольку ноги сильно болели, гулять он не пошел, а просто смотрел телевизор, лежа на диване. Иногда подходил к разбитому окну и подолгу смотрел на спешащих по своим делам людей, на неспешно плывущие облака, на залитую теплом щедрого летнего солнца пыльную дорогу, исчезавшую за углом дома напротив. Под окном росли ветвистые кусты сирени, надежно укрывая собой Димку от случайных взглядов прохожих, оставляя ему только небольшой проем для обзора. Детское личико в обрамлении осколков оконного стекла никому из идущих снаружи людей не было видно.

Вечером отец пришел совсем в другом расположении духа, он был весел и добродушен. Потягивая вино из большой темно-зеленой бутылки, приготовил Димке ужин — макароны по-флотски — и рассказывал смешные истории из своей молодости. Димке, конечно же, не нравилось, если папа приходил выпивший, но когда у отца случалось вот такое беззаботное настроение, тогда с ним становилось по-настоящему интересно и даже как-то по-праздничному. И нестрашно.

Они поужинали и сели смотреть телевизор. Показывали передачу о морских обитателях Крайнего Севера. Папа развалился в кресле и, прикладываясь, время от времени к бутылке, смешно комментировал происходящее на экране: нелепо барахтающихся на льду тюленей и дельфина-единорога с дурацким названием — нарвал. Куда-то отступили страхи и обида за побои палкой, это ведь было ночью, и тогда Димка был сам виноват, а сейчас папа снова добрый и веселый и совсем не сердится. Димка даже иногда смеялся, ему было хорошо, только синяки на ногах довольно сильно болели, но это только при ходьбе, а если сидеть или лежать, так почти ничего.

Однако так продолжалось недолго. По мере того как отец прикладывался к своей бутылке, речь его становилась все более и более бессвязной. Взгляд стекленел, движения становились все медленней и неуверенней. Папа забывал, о чем говорил, сбивался и вообще замолкал, подолгу уставившись в одну точку. Иногда он начинал говорить совершенно непонятно о чем, будто продолжая давно прерванную беседу с кем-то, видимым только ему одному.

Это превращение и быстрота, с которой оно происходило, сбивали Димку с толка. Он, конечно, понимал, что поведение отца меняется из-за того, что он пьет из своей бутылки, но все равно это происходило как-то слишком быстро и оттого пугающе. Дёма, например, когда выпивал, ничуть не менялся, оставался таким же веселым и улыбчивым, только говорить начинал громче. И другие папины друзья, иногда приходившие к ним домой и с которыми он обычно сидел на кухне, тоже не менялись так разительно.

Эту метаморфозу Димка наблюдал уже не один раз, но все равно никак не мог привыкнуть к ней. Словно злая колдовская воля подавляла и гасила в отце что-то, отбирала его силы, обесцвечивала взгляд. Папа уже не мог сидеть прямо, его пошатывало даже в кресле, заваливая то на бок, то вперед. Он становился все более беспомощным, его руки бессильно свисали с подлокотников кресла, а взгляд бессмысленно блуждал по комнате, ни за что не цепляясь.