Искатель, 2013 № 12 - [64]

— У них от него несварение желудка?

— Точно. Да и спать он мешает. Когда ты — просто мешок с желудочным соком, интеллект — помеха.

— Хорошо вы объясняете, Сергей. И пишете, наверное, соответственно. Что же вам путь в литературу не дают?

— Вы, что такое макулатура, знаете?

— Как же, как же — знаю.

— Так вот, макулатуру можно не только сдавать. Ее еще и сочиняют. Сейчас большим спросом пользуется именно она. Смотришь, вроде книга с претензиями на умность, а прочитал — и будто не читал. Дать тебе она ничего не может. И непонятно, то ли дело в тебе, то ли пуста книжонка-то — лишь набор слов, а вот идей-то, мыслей для этих слов и нет. Зачем теперь в школах изучать «Путешествие из Петербурга в Москву», когда есть «Москва-Петушки»? Да, такова уж несправедливость мира: те, кого не печатают, но кто живет литературой, страдают непомерно. Авторы же дешевок не знают мук творчества и отлично пережили бы отсутствие интереса к ним со стороны издателей. Они этих страданий не ведают, прекрасно себя чувствуют, но им-то как раз и отдают предпочтение!

Сергей почувствовал, что зарделся. Но не столько потому, что вошел в раж, подгоняемый своей речистостью, сколько из-за отсутствия в его библиографии хотя бы одного законченного литературного произведения, а значит, полного отсутствия в его биографии оснований для подобной речистости. Ему вдруг стало не по себе от мысли, что швейцару, возможно, все о нем прекрасно известно.

— Да я не о себе беспокоюсь, а за литературу, — виновато заметил Сергей, вдруг ощутивший себя Сережкой — неуверенным в себе и вечно чувствующим необходимость во всем оправдываться перед другими. — Когда видишь, каким «опусам» достаются современные литературные премии, становится не столько тоскливо, сколько страшно за будущее художественного слова. А правило «короткого предложения», соблюдения которого требуют от надеющихся напечататься? Отчего-то считается, что современный читатель страдает умственной одышкой и не в состоянии усвоить фразы длиной более шести-семи слов, а может передвигаться, то есть читать, лишь короткими перебежками. Вот увидите, я напишу однажды книгу о стране или планете поп-культуры, где преданы анафеме книги с абзацем более двух предложений, а золотой стандарт — предложения из трех слов.

— Сергей, а вот литературное слово — в периоды, когда оно сильно, — оно действительно владеет душами и умами?

— Еще как владеет. — Перед Сергеем проходили бесчисленные часы счастья, проведенные им наедине со своей библиотекой, собирать которую он начал еще подростком на карманные деньги, выделявшиеся на так и не купленные завтраки и не состоявшиеся походы в кино. — Не знаю уж почему, но судьба и особенно смерть выдуманных персонажей зачастую трогают нас сильнее, чем судьбы ближайших родственников.

* * *

При входе в зал заседаний Кабинета министров взгляд невольно упирался в статую Венеры Давосской, богини экономической красоты и денежного плодородия. В углу напротив красовался — в пику Венере — неказистый, но весьма довольный собой божок либерально-рыночной вседозволенности и бесконтрольности. Венера отливала отражением огней, отшлифованная заинтересованными взглядами мужчин до состояния пряжки сержантского ремня. Статуя же божка, наоборот, была грубо вытесана и покрыта выщерблинами, словно те же мужчины выражали свое отношение к ней метанием в нее тяжелых камней.

У Сергея при входе в зал невольно екнуло сердце. Нет, не от красоты Венеры, не от роскоши убранства купающейся в золотых тонах комнаты, не от слепящего света люстр и настенных светильников. Сам зал был квадратным, однако пол его представлял собой круглую лужайку с ровно подстриженной травкой, приобретшей из-за особенностей освещения и цветового убранства стен и потолка золотистый оттенок. По периметру лужайки были выкопаны — именно выкопаны в толстом слое почвы, как позже убедился Сергей, а не оборудованы в полу — порядка двадцати ямок в половину человеческого роста. В каждой было установлено по креслу. Почти из каждой ямки, словно из окопа, выглядывало по голове в военной каске, тянущейся из едва выступающих над поверхностью пиджачных плеч строгих тонов. Сходство с индивидуальными окопами ямкам придавало наличие перед ними насыпей, напоминающих брустверы.

— A-а… Сергей Николаевич! Дорогой! Заходите, заходите!

Сергей неуверенно двинулся на голос. Подойдя к одному из окопчиков, он обнаружил в нем суховато улыбающегося ему субъекта, сильно смахивающего на какого-нибудь профессора предпенсионного возраста: из-под каски субъекта выглядывали неряшливые копны седоватых волос, а верхнюю половину лица скрывали вцепившиеся в переносицу очки со столь толстыми линзами, что за их аквариумной мутью совсем не было видно глаз.

— Грех Командармович? — робко спросил Сергей.

Премьер-министр молча кивнул и указал рукой на два окопа по соседству, оставленных свободными, судя по всему, для него и Виктора.

«Какое же у него зрение? Минус девяносто?» — подумал Сергей, спускаясь по земляным ступеням в предложенный ему окопчик.

— А мы тут, Сергей Николаевич, как раз письмо подписываем. Не желаете ли присоединиться? — спросил Премьер-министр.