Искатель, 2009 № 11 - [11]

— Ая подозреваю, но… Впрочем, сначала я должен показать вам кое-что.

Пеев открыл книжный шкаф. Шкаф был поменьше, чем у Арехина, да и книгам отводилась только казовая, верхняя часть. Нижняя, закрытая, оказалась пустой. Не совсем пустой — там стояла коробка, дешевая картонка.

Пеев достал ее, переложил на стол, открыл. В ней были бумажные завертки, много, с дюжину. Пеев выбрал крайнюю, развернул.

Под бумагой оказался стеклянный сосуд, на шкалик, стекло толстое, крышка широкая, особенная, из-под нее капли не прольется.

А внутри склянки в прозрачной жидкости плавал глаз.

— Человеческий? — спросил Сашка.

— Вполне. — Приват-доцент по очереди освободил и другие склянки. В каждой плавало по одному глазу.

— Все это, — показал рукой на коробку приват-доцент, — я получил не сразу. Поштучно, так сказать.

— Сразу после убийств? — спросил Арехин.

— Нет, спустя неделю, а то и больше.

— Каким путем?

— Приносили посыльные, обычные уличные мальчишки. Ставили на крыльцо, звонили и убегали.

— А вы… — не договорив, Арехин вопросительно посмотрел на Пеева.

— А я прятал их в шкаф. Наверное, мне стоило пойти в полицию.

— Полицию?

— Первую… посылку я получил в декабре 1916 года. Хотел сразу же в полицию, но меня отговорили. Да я и не упорствовал, признаюсь. У меня по-прежнему болгарское подданство. Сейчас это мало кого волнует, а тогда… Все-таки моя страна воевала против России. Еще неизвестно, стали бы искать преступника или схватили бы меня, и поминай, как звали.

6

Иностранцы любят украшать язык пословицами и поговорками, подумал Арехин.

— Значит, в полицию не пошли, — уточнил он очевидное.

— Не пошел, — подтвердил Пеев.

— А следующая посылка…

— У меня все записано. — И он протянул Арехину листок. Писалось в разное время, по мере прибытия даров, тому свидетельством были и разные чернила, карандашные записи, наконец, незначительные, но все-таки заметные различия почерка: пишущий волновался всегда, но волновался каждый раз по-другому.

Посылок было больше, чем убийств, известных уголовному сыску. Но те, о которых сыск все-таки знал, пожалуй, попали в список Пеева: тот получал страшные посылки от пяти до десяти дней спустя.

— Почему же убийца посылает их именно вам, Христофор Теодорович?

— Полагаю, этим он хочет меня наказать.

— За что?

— Я не знаю.

— Но догадываетесь?

Пеев замялся. Потом сказал:

— История, вообще-то, долгая…

— Ничего, вы рассказывайте. Даже роман Вальтера Скотта, если убрать страницы о красотах природы, можно пересказать довольно быстро.

— Я… Я — единственный ученик профессора Бахметьева. Вы о нем, конечно, слышали?

— Если вы имеете в виду Порфирия Ивановича Бахметьева, то слышал.

— Да, именно Порфирия Ивановича. Он преподавал у нас в Софийском университете. Студенты его боготворили, начальство недолюбливало: слишком уж необычные идеи выдвигал профессор. Среди них — теория анабиоза, состояния, при котором организм не стареет, а, напротив, омолаживается.

— Это как? — не выдержав, перебил тезка О.

— Сродни медведям, впадающим в зимнюю спячку, только спячка та куда глубже. Порфирий Иванович считал, что шестидесятилетний человек может уснуть лет на сто и проснуться, биологически соответствуя сорокалетнему возрасту, если не моложе.

— Вот так прямо взять и уснуть? — не поверил Сашка.

— Сон этот — холодный. При отрицательной температуре. Минус пятьдесят по Реомюру. Разумеется, если человека просто взять да и заморозить, он умрет: вода превратится в лед и безнадежно разрушит структуру любой ткани. Но определенные субстанции, вырабатываемые организмом, переводят воду в переохлажденное состояние. Ее температура отрицательная, а она, вода, все равно жидкая.

Если эту субстанцию ввести в организм человека, то он перенесет минус пятьдесят безо всякого вреда для себя; напротив, те изменения, что накапливаются в тканях с возрастом, могут исправиться. Должен сказать, что насчет омоложения профессор не был решительно уверен, но в достижимости долгой и безвредной спячки не сомневался…

— И ему это удалось?

— Отчасти. Он погрузил в анабиоз при минус десяти градусах летучую мышь и продержал ее в таком состоянии месяц, после чего вернул ее к полноценному существованию.

— Летучие мыши, как известно, и сами впадают в спячку.

— Именно поэтому с нее и начал Порфирий Иванович. Но затем он повторил опыт с кошкой, существом совершенно иной организации. Десять дней при минус десяти градусах — и та ожила, да еще как ожила! Убежала из лаборатории!

— Вы говорите о минус десяти, а вначале упоминали о минус пятидесяти.

— Ведь это только опыты. Для ста лет минус десять градусов мало, а для месяца достаточно. И потом, есть сложности с аппаратурой. И главное, профессора Бахметьева начала преследовать некая секта. Он получал письма с угрозами.

— Откуда вы знаете?

— Я уже сказал — я был его единственным учеником. Порфирий Иванович считал, что и я подвергаюсь опасности.

— Но была ли эта опасность реальна?

— Была, — коротко ответил Пеев.

— Хорошо, допустим. Но полиция…

— Болгарская полиция, вернее, один умный полицейский, хорошо относившийся к профессору, сказал, что реально защитить полиция не может никого, даже царя.