Искатель, 1994 № 03 - [45]

Спокойно вышел из больничной палаты, прошел по коридору, спустился в вестибюль и наконец оказался на улице. На стоянке был только один автомобиль — «форд», ключи к нему подошли сразу. Вскоре он катил по широкому многорядному шоссе в направлении, известном лишь ему одному.

Побег смертельно больного Шефера только добавил загадок, связанных с его именем. Поскольку никаких обвинений майору не предъявлялось, разыскивать его как преступника было нельзя.

Правда, Смит сказал, что его люди найдут Голландца даже под землей. Но генерал Хопкинс, узнав об этом, только усмехнулся. На свете было не так–то много людей, способных найти и взять Шефера. Точнее, не было ни одного. Так считал генерал, и вполне искренне.

Единственный свидетель, знающий о Хищнике, растворился в человеческом муравейнике. Все следы пребывания Предэйтора на Земле сгорели в адском пламени атомного взрыва. Приняв сигнал самоуничтожения, корабль пришельца стартовал и лег на обратный курс. Его засекла система противовоздушной обороны США — маленькая точка пересекла радарный экран и ушла в космос. Еще одна загадка, которую никто не связал с событиями в Гайане.

А далеко–далеко, в глубоком космосе, медленно шла по своей орбите фиолетовая планета Предэйторов. Там знали, что на Земле — очень увлекательная Охота.

Они не могли не вернуться.

Александр Дюма. Заяц моего дедушки

Беседа, в которой дается небольшое разъяснение

Дорогие читатели, если вам было хоть немного интересно следить за тем, как развивается моя литературная и частная жизнь, то мне нет нужды говорить, что с 11 декабря 1851 года по 6 января 1854–го я жил в Брюсселе в Брабанте.

К этому периоду относятся четыре тома «Совести», шесть томов «Пастора из Асборна», пять томов «Исаака Лакведемского», 18 частей «Графини Шарни», две книжки «Катерины Блум» и двенадцать или четырнадцать томиков «Мемуаров».

Когда–нибудь моим биографам придется туго. Открыть имена анонимных соавторов, написавших эти пятьдесят томов, будет трудной задачей, ибо, как вы знаете, дорогой читатель, известно (биографам, конечно), что я не написал ни одной из тысячи двухсот своих книг.

Сегодня я приготовил для вас новый рассказ.

Произведение, представшее пред вами под несколько необычным названием «Заяц моего дедушки» (оно будет полностью оправдано в дальнейшем), должно, в общем–то, датироваться тем же временем, что и его бельгийские братья.

Однако я не хочу, чтобы в отношении его настоящего отца витала досадная неясность, как это бывает с другими. В нашем разговоре–предисловии я берусь рассказать о том, каким образом оно появилось на свет, и как крестный держу его над купелью литературного крещения, произнося имя его родителя.

Время летело быстро и незаметно, а для меня, брюссельского отшельника, — особенно. В большом салоне по адресу улица Ватерлоо, 73, почти каждый вечер собирались добрые друзья — друзья близкие, с двадцатилетним стажем.

Виктор Гюго — по месту и почет, — Шарра, Эскиро, Ноэль Парфэ, Этцель, Пеан, Шервиль.

Местные жители редко приходили на эти очень парижские вечера. За исключением ученого Андре ван Гасельта и его жены, милейшего Бурсопа с супругой и старины Поля Букье, это была чисто французская компания.

Так мы сидели до часу, а то и до двух ночи за чайным столом — разговаривая, смеясь, болтая ни о чем, а иногда и плача.

В то время я много работал и только два–три раза за вечер спускался из своего кабинета на втором этаже, чтобы вставить словечко в общий разговор — так путешественник, оказавшись на берегу реки, бросает в воду прутик.

И разговор, как река, подхватывал слова и уносил своим широким, вольным течением вдаль.

Потом я снова поднимался, чтобы работать.

Наконец однажды мои друзья организовали заговор. Дело заключалось в том, чтобы на четыре–пять дней оторвать меня от занятии и увезти на охоту.

Наш общий друг, Жуане, как раз прислал из Сент–Юбера письмо. Он сообщал, что в арденнских лесах необычайно богатый год на зайцев, косуль и кабанов.

В письме было два практически непоборимых соблазна: повидаться со старым приятелем и пострелять вволю.

В компанию вошли Шервиль, полковник Ш… и Этцель.

Порешили, что волей–неволей, но мне придется участвовать в этой затее.

В результате в одно из моих обычных появлений я увидел ралложенпые на столе мое ружье фирмы «Лефошо–Девисм», охотничью сумку и несметное число зарядов — номер 4, двойное зеро и пули — словом, на все вкусы.

— Что это за выставка? — спросил я.

— Сами видите, друг мой. Это — ваше ружье, его мы вытащили из чехла. Охотничья сумка была в шкафу, а уж в ней мы нашли патроны.

— Зачем?

— Затем, что сегодня первое ноября.

— Возможно.

— Послезавтра — третье.

— Вероятно.

— Вы что, не знаете, что третьего — праздник Святого Юбера? Короче, мы собираемся сманить вас с работы, увезти с собой и уж силой или добром, но мы заставим охотиться.

В глубине души у меня все еще тлеет огонек, который разгорается, когда говорят об охоте.

Пока я не приговорил себя к литературной каторге, охота была для меня самой большой и, я бы сказал, почти единственной забавой.

— О! — сказал я. — Все, что вы мне тут предлагаете, чертовски соблазнительно.