Искатель, 1991 № 03 - [51]

Что же, приступаем к действию второму. Те же и неизвестный в маске. Поправляю маску и капюшон, сумку перебрасываю за спину, арбалет перехватываю половчее. Два шага назад от двери, разбег, прыжок, удар ногой под ручку, туда, где видна замочная скважина. Раздается треск, дверь открывается, но нога у меня ноет и деревенеет сразу.

Свет, очень яркий после полутьмы коридора, бьет по глазам. Большой самовар на столе, мягкие шикарные кресла, толстый ковер на полу, брошенные махровые полотенца. А людей нет, они там, в парилке, вон их одежда висит, в полуоткрытом шкафу. Что же они грохота не услышали, что ли? Я проскальзываю ко входу в парилку.

Дверь из парилки распахивается, мужчина, шагнувший за порог, получает сокрушительный удар в челюсть и укладывается на мягкий ковер. Знатный нокаут, минуту как минимум очухиваться будет; Я защелкиваю наручники на запястьях мужчины, оттаскиваю его подальше от двери. И в это время раздается женский визг.

— Тихо! — Арбалет перелетает в мою правую руку из левой, глядит на нее заостренным кончиком стрелки. Богатая женщина, что называется. Роскошное тело. Но в данный момент оно абсолютно не отвлекает моего внимания, словно женщина одета в глухое, до горла застегнутое платье.

— Тихо! — повторяю я. — Эта штука бьет абсолютно беззвучно, но сразу наповал. Сюда! — командую я, отступая от входа.

Она выходит вперед, с ужасом глядя на распростертое тело мужчины, замечает наручники.

— Оденьтесь, живо, — указываю я на халат, лежащий на спинке кресла. — Садитесь. И сразу будем говорить о деле. Вы — Любовь Григорьевна Семергей, старшая медсестра терапевтического отделения клинической больницы номер один. Вон тот голый джентльмен — главврач этого отделения Черныш Борис Федорович. У него, между прочим, двое взрослых детей. Но на вашу нравственность с точки зрения супружеской неверности мне наплевать. Такой дешевый шантаж в мои расчеты не входит.

Выражение панического страха на ее лице уже исчезло, она уже достаточно владеет собой. Н-да, дело мне приходится иметь отнюдь не с размазнями. Возможно, я проявил рыцарство не по средствам, позволив ей одеться.

— Любовь Григорьевна, — произношу я с нажимом. — Еще раз хочу повторить: эта штука убивает сразу. Так что я не буду подбрасывать материалы о вас в разные правоохранительные органы, хотя знаю о вас много и буду знать еще больше. Я просто щелкну вот этой железкой, и одной медсестрой, ворующей морфин, гидрохлорид кокаина, ноксирон и прочие сильнодействующие препараты, станет меньше. Вы будете отвечать на мои вопросы честно и без утайки. В дальнейшем шума тоже поднимать не будете. И партнеру своему, — я киваю на Черныша, который уже пришел в себя, но не шевелится, пытаясь сообразить, очевидно, что же это с ним произошло, — и партнеру своему то же самое настоятельно посоветуете. Меня интересует, какое участие во всем вашем деле принимал некий Болотин, — я замечаю, как она вздрагивает. Не такая уж твердая баба. — Еще меня интересует, каким образом у вас сходилось количество ампул — ведь должны сдавать пустые тютелька в тютельку?..

Слышится шорох за дверью, потом щелканье ключа в замке. Я приникаю к «глазку». Он. Похоже, один. Как только Болотип шагает в прихожую и привычно, чисто автоматически тянется к выключателю, я охватываю его сзади левой рукой за плечи, а правой изо всех сил бью по сонным артериям — большим и указательным пальцами. В кунфу этот прием называется достаточно экзотически: «пасть тигра». Я попадаю достаточно точно, потому что Болотин моментально обмякает, со стоном бормоча что-то.

Я волоку его в комнату, стаскиваю с него пальто, сажаю в кресло и надежно обвязываю капроновой веревкой — охватываю каждую руку, пропуская веревку под мышки, завожу за спинку кресла, обвязываю ноги, благо ножки кресла достаточно длинные, еще раз протаскиваю через спинку, делаю петлю вокруг шеи, а в завершение вяжу сзади узел, который и с посторонней помощью Болотину трудно было бы развязать.

Теперь подожду. Он будет приходить в себя, надо придержать его, а то еще вторично удавится петлей. Очухивается Болотин не скоро, с минуту еще приходит в себя, да и то после того, как я хлопаю его по щекам и брызгаю водой в лицо. Крупная волна проходит по телу, дрожь настолько сильная, что ножки кресла стучат по полу. Болотин с шумом втягивает в себя воздух, открывает глаза, вначале глядит бессмысленно, потом на лице его читается самый настоящий животный ужас.

— Ага, — говорю я. — С приездом, пассажир. Будем беседовать, Болотин. Мы с тобою вдвоем, и нас, как сказано в романсе, не видел никто. Если ты хочешь еще немножко пожить, то расскажешь мне все, о чем я спрошу. Я задаю вопросы, ты отвечаешь. И только в такой раскладке, если хочешь сохранить здоровье.

Я вынимаю из-за пазухи стальную палочку. Щелчок — и палочка становится вдвое длинней, из нее выскакивает тонкое обоюдоострое лезвие.

— Вот, — медленно подношу лезвие к его подбородку. — Запугивать особенно не хочу, чтобы преждевременно ты со страху не загнулся, но глотку вскрою в полсекунды. Но сделаю это я только в том случае, если ты уж слишком будешь упорствовать в молчании. Мне ни к чему дарить тебе такую, почти что геройскую смерть. Я дам тебе возможность умирать долго, мучительно и некрасиво.