Искатель, 1987 № 03 - [7]

10

Хотя Егор брал выводок не первый раз, он не считал себя специалистом в этом деле. Так же, как и в охоте с флажками. Отказавшись от нее с самого начала, он потом все же попробовал себя два раза на облавах, но так и не прикипел к ним душой. Самое интересное в облавах, к чему Егор имел расположение, было выслеживание стаи. Здесь требовалась сметка, знание звериных повадок и терпение, а настоящих помощников у Егора так и не нашлось, и он окончательно поставил на облавах крест.

Капканы — вот это по нему. Здесь он один выступал во всех лицах — сам выслеживал, сам приваживал волков и ставил капканы, сам добывал из них зверей. Никто не мешал ему, не советовал и не кричал под руку, но зато никто и не помогал, когда приходилось брать волка.

Одно было плохо: капканный промысел был занятием сугубо сезонным. На него в году падало в лучшем случае три—четыре месяца, в остальное же время приходилось перебиваться с хлеба на квас. Была, правда, отдушина — выводки, но Егор занимался ими без особой страсти. Не велика заслуга — брать беспомощных волчат. Мальчишка — и тот сможет. Проще простого дело: пришел, сложил, как дрова, в мешок, и вся недолга. Даже ружья не надо. Зачем, спрашивается, ружье, когда обороняться все равно не от кого — ты только чихнешь, а волки уже и пятки смазывают.

Однако с некоторых пор Егор стал замечать; что вокруг него закрутилась какая-то непонятная кутерьма. Начать с того, что по ночам стал лаять Дымок. Ничего особенного в этом вроде бы и не было, Дымок лаял и раньше, на то он и собака, но тогда это был лай как лай, а теперь в нем слышался постоянный страх, что и удивило Егора. Конечно, Дымок был самой обыкновенной беспородной дворнягой, какие жили в каждом деревенском дворе, но трусости за ним никогда не замечалось. Наоборот, он не пропускал случая, чтобы не ввязаться в собачью драку, с яростью изгонял из огорода забредших туда коров и даже порывался ходить с Егором в лес, но там от него было пользы как от козла молока. Волки чуяли Дымка за версту, и Егор раз и навсегда внушил ему, что его место — при доме. Бегай, карауль, делай свои собачьи дела, а куда не просят, не суйся.

И вот Дымок стал бояться. Что ни ночь, он исходил лаем, просился в дом, и Егор не знал, что подумать, чем объяснить такую перемену в собаке. Раньше у Егора не было привычки просыпаться по ночам, теперь же его будил лай Дымка. Стоило выйти из дома, и Дымок подбегал, непривычно жался к ногам. Егор успокаивая, гладил собаку и всматривался в темноту. Что могло так пугать Дымка? Не волки же, в самом деле! Волки летом не подходят к деревне. Зимой — да, зимой в лесу мало пропитания, и звери наглеют, а сейчас еды хватает везде. Но тогда что же? Не станет же Дымок пугаться ни с того ни с сего.

Так ничего и не надумав, Егор возвращался в избу, при этом Дымок норовил прошмыгнуть в дверь и устроиться на мосту,[1] но этого Егор, как истый деревенский житель, допустить не мог. Не хватало еще, чтобы собака жила в доме. И он выдворял Дымка обратно на улицу.

— А что как он взбесился, Егор? — спрашивала жена, которую эта ночная возня тоже будила.

— Еще чего! — отвечал Егор. — А то я не знаю, когда собака бешеная!

Но жена не успокаивалась и просила Егора утром же посадить Дымка на цепь, а то она боится отпускать дочку гулять, вдруг Дымок ее укусит.

— Посажу, — обещал Егор.

Но утром Дымок вел себя смирно, ласкался и вилял хвостом, как будто и не было никаких ночных страхов. А потом вообще все наладилось. Дымок перестал лаять, а если иногда и вспоминал о том, что он все-таки собака, то лаял, как в старые добрые времена, звонко, с веселой радостью.

И чего, дурачок, все неделю с ума сходил? — недоумевал Егор, еще не подозревая, что суета, в которую он был втянут последние дни, — лишь начало длинной цепи небывалых, можно сказать, событий; что против него уже составился заговор, в котором будут и противоборствующие силы, и кровь, и жертвы; и что первой жертвой станет именно Дымок.

В воскресенье после обеда Егор истопил баню.

Сопровождать хозяина в пределах дома и деревни было для Дымка делом его собачьей чести, и он не мог допустить, чтобы баня готовилась без него. Пока Егор носил воду и нагревал котел, Дымок с деловитым видом вертелся рядом и путался под ногами, но, видя, что хозяину не до него, решил наведаться к овинам на лугу. Там было полно мышей, а Дымок был не дурак набить себе брюхо на стороне, чем до глубины души возмущал Егора. Ладно был бы бездомным, а то и дом есть, и кормят, а все равно норовит подобрать, что плохо лежит. Еще заразу какую подцепит. Но все попытки отучить Дымка от дурной привычки ни к чему не привели, и Егор плюнул на свои старания. Как плюнул и сейчас, обнаружив, что Дымка и след простыл, и догадавшись, куда его понесла нелегкая.

Закрыв дверь, Егор разделся, поплескал из ковшика на раскаленную докрасна каменку и полез на полок. Первый заход был для него всегда самым блаженным, и он хлестался до изнеможения, подбрасывая время от времени по ковшику, когда замечал, что пар достает не так, как сначала. Окатившись напоследок холодной водой, Егор пошел на улицу отдыхать. Баня стояла на самых задах, здесь никто не мог видеть Егора, и он сел на приступки, положив под себя веник.