Искатель, 1983 № 02 - [28]

— Хватит с тебя забот по части Марио, брат археолог. Пусть мой супруг ночует дома. Рассуди сам: что делать на раскопках бывшему летчику?

— Антонелла, почему «бывшему»? — удивился. — Он в отцы тебе годится, что ли?

Она смутилась и ответила с видимым усилием:

— Не ладится у него со здоровьем. Ходил на днях наниматься — не взяли, даже рекламировать стиральный в небе порошок. Видел, ползают по утрам над заливом крохотные бипланы? Полная отставка. Недостаточная наполняемость мозговых капилляров — и это в тридцать лет! Врачи ему нагло врут!

Чтобы ее успокоить, я налил рюмки до краев и сказал:

— Переквалифицируюсь в летчики и буду возить в небе твой портрет. Да не убывает красота сицилианок!

Она жалко улыбнулась.

— Спасибо, Земледер. Ты сильно изменился. Стал такой важный, загадочный. О чем-то думаешь, думаешь, беспрестанно переспрашиваешь. — Она сдвинула брови и, почесывая указательным пальцем кончик носа, спросила похожим голосом с придыханьем: — Антонелла белла, это случилось семь лет назад?

Я рассмеялся.

— Милый мой, какая разница, когда помешался Уорнер…

— Разница немалая, — ответил я как можно тише. — В апреле взрыв на базе, летом у стен базы вы с Марио ловите уродцев. Докатилось?

— Признаться, не докатывается.

— Через семь лет землетрясение в Сигоне, а через несколько недель там начинают копошиться обезображенные твари.

— Но в таком случае надо немедленно…

— Не повышай голос, Антонелла! — одернул я ее. — Все это пока еще предположения. Нужны веские доказательства. Тут я подумал, что уподобляюсь Эоне, и замолчал. Молчала, и Антонелла, глядя сквозь меня. Медленно раскручивающийся вал кошмара увлекал нас за собою ввысь, к холоду мертвых вечных снегов, но скоро, скоро начнется соскальзывание в пропасть, в немолчно ревущие воды, сумеречные и злобные…

— Пока что, Антонелла, уродство затронуло кроликов, мышей, ящериц, жучков-паучков. Одним словом, наших сводных братьев по живой природе. Плюс эпидемия безумия у людей, так сказать, уродливое вырождение разума, повреждение духа. А вдруг повредится и плоть?

— Что ты хочешь этим сказать? — мертвым голосом сказала Антонелла.

— Не сказать, а спросить. У работавших на ракетной базе рождались когда-либо уроды?

По лицу ее пробежала судорога. Она закрылась ладонями, как от удара.

— Только не это! Нет! — выдохнула она. — Нет, не смеешь, живодер! Лопатой, скребком в чужие души не смей! Ройся в своих черепках, в трухлявых свалках, но нас, живых, не трогай! — Она схватила сумочку, перескочила через подоконник, побежала по набережной, натыкаясь на испуганных прохожих.

А я еще долго сидел за столом, под учтивыми взглядами ко всему привычных официантов… Вал надвигающегося кошмара… Медленно раскручивающийся вал.

8. ПОЮЩАЯ ЧЕШУЯ

— Антонелла, пожалуйста, выслушай меня!

Частые гудки. Она бросала трубку при первых звуках моего голоса. Попытаться найти ее дома и объясниться? Сицилия не то место, где наносят визиты без приглашения.

На третий день после ее слепого бегства по набережной я обнаружил в баре «Золотой раковины» Марио. Он дожидался меня еще с обеда, успев справиться с бутылкой виски. Черная щетина на впалых щеках. Невидящий взгляд исподлобья. «Вот и узнал про смерть Катерины», — сразу подумал я и повел его к себе.

— Ты что натворил с Антонеллой? Почему она плачет с утра до вечера? — угрюмо спросил. — Ты, орел залетный, забыл кое-что. У нее есть муж. И брат. Как поступают у нас с невежливыми кавалерами, знаешь? Без учета прошлых заслуг, спаситель.

Стоило большого труда усадить его в кресло и успокоить.

— Марио, я сам ничего не понимаю. Единственное, что я Натворил с Антонеллой, — это поинтересовался, не рождались ли уроды в семьях вольнонаемных, на американской базе. Не предполагал, что примет так близко к сердцу. Извини.

Он попросил еще выпить. Я налил полфужера клюквенной водки, он залпом опрокинул, закашлялся. После сказал, уже не так зло:

— Допустим, не моя, а твоя сестра дважды рожала бы увечных. Ты как бы себя чувствовал, спаситель?

Уроды от Антонеллы? Ее красота, выпестованная в колыбели времени красотою неба, моря, гор и лесов, ее красота, сама, как мне казалось, подчиняющая законам прекрасного облик земных просторов, разве может ее красота соскользнуть в бесформенное, безобразное? Если природа начинает самоистязанье, то почему? Или: за что? Ее красота… И тут я опомнился, ощутив, что начинаю думать об Антонелле как о Снежнолицей.

— Твоя сестра не говорила мне о детях, поверь, — сказал я.

— Кто захочет хвастаться сросшимися мертвыми близнецами? Или младенцем, круглым как шар, с лапами бегемота. Он родился четыре года назад… Антонелле сказали, будто тоже мертвый. Но он жив! Он в интернате на Монте Пеллегрино. Я туда заглядываю иногда. Вожу леденцы. Его зовут Колосс, он начал говорить в полгода и своими вопросами хоть кого поставит в тупик. Но как он ужасен, святая мадонна! Ты бы заплакал, посмотрев на него.

— Хочу посмотреть на него, — сказал я.

— Когда?

— Допустим, сегодня же. Возможно?

Он задумался, потом сказал:

— Время удобное. Начальство интернатское уже отбыло. Но зачем тебе это, спаситель?

— Затем же, что и тебе, — ответил я.